талища конец.
И подымали пыль они порой,
И пыль крутилась, словно смерч степной.
Кто мог бы льва, который вышел мстить,
В кровавом поединке победить?
Но все же истомил бербер коня, —
И в нем самом уж не было огня.
Ведь он девятерых мужей сразил
И силу мышц железных истощил.
Ловец людей, поняв, — слабеет враг, —
Схватил бербера крепко за кушак.
Добычу взяв, не отдал никому —
И не вернулся к войску своему.
Увел коня и пленника увлек.
И помешать никто ему не мог,
Ушел и скрылся медленно вдали,
Среди увалов пасмурной земли,
Там, где садилось солнце-властелин
За грани гор, в чертог морских пучин.
Увидев, что бербер его пропал,
Душою Искандар в унынье впал;
Сказал: «О, как горька его судьба!
О, как тяжел, увы, удел раба!»
Но он был рад, что богатырь такой
Неслыханный потерян был Дарой.
А шах Дара? — порадовался он,
Что бербериец лютый укрощен.
Но все же втайне он был огорчен,
Что боевой ушел из войска слон.
…Ночь наступила. Поднялась луна,
Как Искандар, величия полна.
И разделила ночи глубина
Войска. И наступила тишина.
В своем шатре Дара не ведал сна, —
Ему потребны чаша и струна.
Увы! — он кровь глотал взамен вина!
«Что завтра явит мир, что даст война?»
Румиец ночь в молитве проводил,
Он помощи просил у бога, сил.
Смиренно он чело к земле склонил,
В слезах о справедливости молил.
Когда ж уста мольбы он затворил,
Рассветный луч вершины озарил.
Тревожно вновь заволновался стан,
Взревели трубы, грянул барабан.
И в поле потекли войска тогда,
Как сонм воскресших в Страшный день суда.
И тучи пыли омрачили высь, —
Мечи и копья яростно сплелись.
Зерцала рассекая синих лат,
Богатырям сердца пронзал булат.
Сраженьем управляя издали,
Шах Искандар глядел на лик земли.
И в пору ту гонец пред ним предстал, —
В пыли, в поту — он тяжело дышал.
Склонясь во прах, он уст не отворил
И свиток запечатанный вручил.
Вскрыл свиток Искандар. Но как же он
Был тем письмом глубоко изумлен!
Он понял, что расправился с врагом
Небесный свод в могуществе своем.
Два были у Дары, раба судьбы, —
Наместники царя, а не рабы.
Но незаслуженно султан их гнал
И ужасом их души напитал.
«Войну закончу — смерть нашлю на них!» —
Он молвил о наместниках своих.
Поняв, что им в живых не долго быть,
Решили те властителя убить:
«Пока не обнажил на нас он меч,
Должны мы сами жизнь его пресечь!..
Когда мы корни шаха поразим,
Народ от гнета мы освободим.
И пусть умрем потом! Ведь все равно
Светило наших дней обречено!
Желаний нет у нас других. Умрем,
Но души от насилия спасем!»
Они письму доверили сердца.
В румийский стан отправили гонца
К великому царю чужой земли, —
И тем на гибель души обрекли.
Когда же войск построились ряды, —
В кипенье нераскаянной вражды,
Те два, как заговор их был решен,
Настигли шаханшаха с двух сторон.
И разом заблистали их мечи,
Рубиновыми стали их мечи.
Один царю в живот клинок вонзил,
Другой — жестоко в темя поразил,
Возмездье и насилие творя
За гордость и насилие царя.
И наземь пал, как горделивый кедр,
Тот, корни чьи — в глубинах древних недр.[23]
Величие Бахмана враг поверг.
Светильник рода Кейева померк…
И дрогнул воинств необъятный строй…
Прочтя письмо, Румиец той порой,
Вручив судьбу и душу небесам,
Сел на коня и поскакал к войскам, —
Кровопролитие остановил.
Во вражий стан бестрепетно вступил.
И расступились люди перед ним,
И преклонились люди перед ним.
И о беде поведали ему, —
Как светочу, вошедшему во тьму.
И наземь он тогда сошел с коня,
В шатер Дары вошел, как солнце дня, —
И видит: в луже крови шах лежит,
Кровавой багряницею покрыт.
И сердце горем сокрушилось в нем.
И сел он, горько плача над врагом,
И голову Дары в ладони взял,
И столько слез горячих проливал,
Что у Дары в его предсмертный час
Открылись сонные нарциссы глаз.
Он понял, кто у изголовья был,
И тихо так Дара заговорил:
«Добро пожаловать, мой юный шах!
Мудрец и богатырь, подлунной шах!
Кто перл родил столь дивной чистоты?
Кто мог бы так врагу простить, как ты?
О, как я гневом на тебя кипел!
Как часто гибели твоей хотел!
Средь сильных, миром правящих земным,
Один ты был соперником моим.
Кто в мире есть, как ты? Нет никого!
В тебе явилось миру божество.
Я на лицо твое взирать хочу!
Склонись ко мне! Тебе внимать хочу!
Ты — гость мой, — но в какие времена?
Дом рухнул мой, разграблена казна!
Как послужу я гостю моему?
Где друга долгожданного приму?
Вот лишь душа не отдана судьбе…
Коль примешь — душу я отдам тебе!
Мой милый гость! Ты сердцем так велик,
Теперь я сам — твой гость! — твой гость на миг!
И если дружба, а не зло — твой стяг, —
Бог да хранит тебя на всех путях!
Но если ты явился, чтоб убить,
Склонился, чтоб главу мою срубить, —
Великодушен будь — не убивай!
Помедли миг, сказать два слова дай!»
Крик Искандар и громкий плач подъял,
Венец свой сбросил, ворот разорвал.
Вскричал: «Живи, великий шах земли!
Уйдешь — как буду от тебя вдали?
Вот пред тобой слуга смиренный твой,
Но я стыжусь, что был плохим слугой!
Увы! в ножны не вкладывая меч,
Я должен был властителя беречь.
Я должен был очистить от врагов
Чертог, где обитает Кей-Хосров![24]
О, если б о врагах его я знал,
Я б из пределов мира их изгнал!
Нет слов! Язык в бессилии молчит.
Отчаяньем стыда мой ум убит!
В безумье, знай, я принял вызов твой,
В безумье на тебя я вышел в бой.
Я не поверил вражьему письму.
И как — скажи — поверить мог ему?
Но вот — увы! — злодейство свершено.
И для меня светило дня черно!..
Свидетель — небо: лгать я не могу!
Ты знаешь, властелин, что я не лгу!
Я умер бы, судьбу благодаря,
Лишь бы спасти от гибели царя!
Теперь свою мне волю сообщи!
Ее исполнить в мире поручи!
Меня в свои желанья посвяти!
Дай светоч мне на жизненном пути!»
Молитву небу шах земли вознес
И голосом чуть слышным произнес:
«Внемли, — вот три желания мои!
Три главных завещания мои!
Те, что меня убили без вины,
Твоей рукой да будут казнены.
Пусть не поможет месть моей судьбе,
Но польза будет в деле том тебе.
Спасти меня — нет средства. Я умру.
Но делом правды ты почти Дару!
Не обижай, прошу, родни моей!
Не забывай: их прародитель — Кей.
Знай! Никого средь них я не найду,
Кто мог бы затаить к тебе вражду.
Сиротам милосердье окажи,
К себе их вечной дружбой привяжи.
Не обрубай моих ветвей живых!
Нет для тебя опасности от них!
Дочь — Роушанак! — с сегодняшнего дня
Она одна осталась без меня!
Короной Кейев древнею она —
Хосрова пурпуром осенена.
Она — луна в созвездии царей,
Перл драгоценный шаховых морей.
Ковер свой украшай ее лучом!
И сердце утешай ее лучом!
Ее женою в свой шатер введи,
На трон с собою рядом посади!
Она — частица печени моей,
Последний колос скошенных полей.
С моею слабой печенью свяжись!
Будь сыном мне! Во внуке дай мне жизнь!
Кусочек печени моей живой,
Внук будет продолжатель мой и твой.
Сын Искандара он и Кейанид, —
Меня с тобой навек соединит!
Трех этих просьб, о друг, не отвергай, —
Прим и их! Мне ж пора сказать: «Прощай!»
Воздел Румиец руки к небесам,
Дал волю горьким воплям и слезам.
«О царь царей, величия предел!
Все принял я, что ты мне повелел,
И к богу обращаюсь я с мольбой,
Чтоб он простил мой грех перед тобой!»
Когда Дара услышал, что желал,
Вздохнул он и навеки замолчал.
И солнце закатилось, пала ночь.
В Бахмановом дворце настала ночь.
Закон пропал, что начертал Лухрасп,
Обычай пал, что завещал Гуштасп.
Кто светоч Кей-Хосрова омрачил?
Кто печень Кей-Хосрова поразил?
Смотри — Кава забвением объят.
Кто помнит, как был славен Кей-Кубад?
Страх духом Минучихра овладел,
На Афридуна ужас налетел…[25]
Шах Искандар владыкой мира стал
И все Дары могущество приял.
В блистающий табут он прах царя
Убрал, едва забрезжила заря.
Зазеленела степь, как изумруд,
В ней все цветы благоуханье льют.
И вывел шах войска в степной простор,
А посреди поставил свой шатер.
Шатер, как небосвод, установил
И мир народам мира возгласил.
* * *
Вина мне, кравчий! Душу в нем найду,
Беду слезами скорби отведу!
Пусть рок Даре поспешно яд нес