ди — цари — к Даре пришли,
Склоняясь перед троном до земли,
У ног Дары целуя прах земли, —
И этим честь и славу обрели.
Кто удостоен был у шахских ног,
Пав на лицо, поцеловать песок, —
Тот мог быть счастлив: на его дела
Печать благоволения легла.
Так до жары полуденной с утра
Рабов венчанных принимал Дара.
Средь них был Чина властелин хакан,
Был падишах индийцев — Кара-хан.
Был Тимур-Таш — орды кипчакской хан,
Был Pec-Варка — египетский султан.
Был Фарангис — король страны Хавран,
Был Давали — султан земли Ширван.
Там царских сыновей толпа была,
Там полководцам не было числа.
Все также возвеличились они
Лобзаньем Кейянидовой ступни,
Вниманьем сильного вознесены,
Величием его осенены.
И столько в дар сокровищ привезли,
Что их и за сто лет бы не сочли
Все счетчики великого царя,
Не зная сна, усердием горя.
Когда ж даров окончился прием,
По чину, наивящим чередом, —
Велел великий царь царей Дара
Вождей и шахов звать под сень шатра.
Подобен небосводу был шатер —
Так полы он широко распростер.
И венценосцам сесть Дара велел
Вкруг трона, на котором он сидел.
Как слуги, полководцы стали в круг, —
У трона места не было для слуг.
И, обозрев испытанных в бою,
Владыка мира начал речь свою:
«Вот в чем причина сбора войск моих
И нарушенья мирных дел мирских.
Как только Файлакус — румийский хан —
Ударил в погребальный барабан,
Власть захватил его безумный сын,
Текущий криво, как вода стремнин,
Неукротимый, как степной огонь,
И непокорный, словно дикий конь.
Он — данник мой. Четвертый год настал
С тех пор, как дань платить он перестал.
Столь гордым он в своем безумье стал.
Когда же я гонцов к нему послал,
Чтоб разузнать о положенье дел
И почему платить он не хотел, —
И сразу все расчеты с ним свести,
И сразу взять всю дань и привезти, —
Моим послам он дерзко отказал!
Он много слов бессвязных им сказал,
Необоснованных и наглых слов.
И снова я послал к нему послов,
Чтоб от его главы отвеять зло,
Но наставленье в пользу не пошло:
Глупец! Он так ответил дерзко мне,
Что кровь моя вскипела, как в огне!
Решил я слов напрасно не терять,
Решил я уши наглому надрать.
Вот каково начало, — отчего
Потрясено все мира существо!»
Умолк он. Поднялись за шахом шах,
Все — в ратных искушенные делах.
И лицами опять к земле припав,
И пыль у ног Дары поцеловав,
Сказали: «Как причиной столь пустой
Мог быть смущен властителя покой!
Румийский царь приличьям не учен,
Любым из нас он будет укрощен!
А тысяч сорок всадников пошлем,
Проучим мы его — в песок сотрем!»
Дара сказал: «Уж раз собрал я вас, —
Рум будет местом отдыха для нас.
Что Рум? На Франгистан и Зангибар
Направить мы теперь должны удар,
Дойти до крайних мира берегов,
Вселенную очистить от врагов —
Дней за десять! Свидетель — вечный бог, —
Никто придумать лучше бы не мог».
Судьба царю вложила речь в уста.
Нет от судьбы лекарства, нет щита!
И, как с судьбой, никто не спорил с ним…
И воротились все к войскам своим.
Не спали ночь — готовились в поход.
Едва багряно вспыхнул небосвод,
Рать, как гроза, на запад потекла.
Когда до Искандара весть дошла,
Что на него Дара — владыка стран —
Несется, как песчаный ураган,
Неотвратим, громаден и жесток, —
Он — Искандар — беспечным быть не мог.
Навстречу он лазутчиков послал —
О каждом вражьем шаге узнавал…
Спокойный, полный мужества и сил,
Он способы защиты находил,
Не зная отдыха и сна, — пока
Не подготовил так свои войска,
Что каждый рядовой его двустам
Врагам противостал бы, как Рустам.[18]
И, дивною отвагой облечен,
Сам ринулся врагам навстречу он,
Как буря на простор морских валов,
Как лев рычащий на табун ослов.
И весть о том до войск Дары дошла
И ужасом гордыню потрясла, —
Как никому не ведомый царек
На властелина мира выйти мог?
Когда же переходов семь дневных
Всего лишь оставалось между них, —
Все медленнее обе стороны
Сходились, осторожности полны.
При остановке войск вокруг шатров
Вал насыпали и копали ров.
И так охрана бдительна была,
Что мимо даже кошка б не прошла.
Так двигались два воинства.
И вот Меж них один остался переход.
Гора крутая возвышалась там,
Рассекшая пустыню пополам.
По ту и эту стороны горы —
Войска Румийца и войска Дары.
И вал велел насыпать Искандар,
Чтоб выдержать за ним любой удар.
И, выучку проверив войск своих,
Он сердце успокоил верой в них.
Полки своих мужей, готовых в бой,
На высоту возвел он за собой.
С высокой той горы он кинул взор
На открывавшийся пред ним простор.
И увидав врагов — их тьмы и тьмы!
Черны от войск равнины и холмы, —
Как будто ширь земная ожила
И в грозное движение пришла.
И пыль над войском, дым и конский пот
Лазурный омрачили небосвод.
Шум плыл от войск, как волн пучины шум…
И потрясен был Искандаров ум.
«Что ж! — молвил, — если здесь я бой приму —
Сам собственную голову сниму!
Я от гордыни в ослепленье был,
Когда ковер сраженья расстелил.
Отсель путей для отступленья нет,
Здесь гибель ждет меня, сомненья нет!»
Пока так сердцем сокрушался он,
В рассеянье воззрясь на крутосклон,
Двух куропаток вдруг перед собой
Заметил. Шел меж ними лютый бой.
Одна была сильнее и крупней,
Другая — втрое меньше и слабей.
Он, видя их неравенство в борьбе,
Даре их уподобил и себе.
И пристально смотрел он на борьбу,
Как будто видел в ней свою судьбу.
Он знал — победа будет за большой, —
И колебался скорбною душой.
Как вдруг могучий сокол с высоты
Упал стрелою рока, — скажешь ты.
Он куропатку сильную схватил
И на вершины скал с добычей взмыл.
А слабая осталась там одна,
Свободна и от смерти спасена.
Когда Румиец это увидал,
Он, сердцем ободрясь, возликовал.
Он понял: помощь некая придет —
И враг сильнейший перед ним падет.
Когда ж к своим войскам вернулся он,
Знамена ночи поднял небосклон
И факел дня, упав за грани гор,
Дым цвета дегтя по небу простер.
Душой, входящей в тело без души,
Вернулся царь к войскам в ночной тиши.
И ободрил он воинов своих,
И верных выставил сторожевых…
…Все спят. Не спят лишь в думах о войне
Цари на той и этой стороне.
Дара, что войск своих числа не знал,
Победу неизбежною считал.
Как мог иначе думать царь царей,
Могучий властелин подлунной всей?
Не видел он сквозь будущего тьму,
Что небосвод кривой сулит ему.[19]
И так же Искандар не ведал сна, —
Заботами душа была полна…
Уж воины под кровом темноты
Готовили оружье и щиты.
Когда заря прекрасная взошла
И знамя золотое подняла,
И озарила воздух голубой
Счастливой Искандаровой звездой,
Два войска, как два моря, поднялись, —
И шум и топот их наполнил высь.
Богатыри издали страшный крик —
Такой, что слуха солнца он достиг.
И содрогнулся весь земной простор,
И глыбы скал оторвались от гор.
Подобны тюрку неба[20], на конях,
В железно-синих кованых бронях,
Построились огромные ряды,
Как грозовые темные гряды.
Так выстроил Дара, владыка стран,
Не войско — кровожадный океан!
Ты скажешь: лик земли отобразил
Все миллионы воинства светил!
Был строй составлен из семи рядов —
Семи великих мира поясов.[21]
От Самарканда и до Чина шло
Войск Афридуна правое крыло.
Шесть сотен тысяч — на крыле одном —
Испытанных в искусстве боевом.
Узбеков было за сто тысяч там.
Калмыков — полтораста тысяч там.
Там войска Чина был отборный цвет,
По мужеству нигде им равных нет.
Парчою — цвета радужных огней —
Богатыри украсили коней.
Китайский шелк в отливах заревых
На шлемах развевается у них.
Там хан Тукваб, грозе военной рад,
Построил степняков своих отряд.
От них пришли в минувшие года
В мир — суматоха, ужас и беда.
Мечи их блещут, душу леденя,
Как языки подземного огня.
Я на собаке не считал волос,
Но больше там монголов поднялось.
Подобный льву, их вождь Мунгу ведет,
В мрак погружает страны их налет.
Мангыты там в чаркасских шишаках,
Чернь блещет на седельных их луках.
Мавераннахра далее сыны,
Как львы — отважны, как слоны — сильны.
А украшеньем левого крыла
Громада воинств Запада была.
Сопутствовали ассирийцы им,
И буртасы, и берберийцы им.