Но ведь это мелочь, не стоящая внимания. Подумаешь, керы резчик изобразил прямыми с крутым загибом на самых кончиках рогов. Ну и что? Мастер всего лишь следовал афинскому канону. Так вазописцы рисовали луки Артемиды и Аполлона ещё двести лет назад.
Однако, почему-то именно эта ничтожная деталь, никак не связанная с заботами, мыслями и тревогами последних дней накрыла всегда невозмутимого Эвмена волной необъяснимого раздражения.
Это всё из-за болезни и упадка сил. Отрава выходит медленно, правая рука будто чужая.
Ему словно не стрела в плечо угодила, а небо на голову рухнуло. За эти пять дней важнейших событий, из тех, что переворачивают мир вверх тормашками, произошло столько, что разум уже отказывается воспринимать новости, приходящие одна безумнее другой. Разум, ища спасения от забот, цепляется за несущественное. Надо бы отдохнуть, но кто же ему даст? Он и сам не позволит себе такую роскошь. И так слишком долго провалялся в постели. Непростительно долго.
Эвмен посмотрел на клепсидру, стоящую в углу. Недовольно поморщился. Он готов был поклясться, что стрелка, соединённая с поплавком, час назад находилась в том же положении, что и сейчас. Верно, нерадивый раб не подлил вовремя воды и вся она вытекла. Или он зря досадует на раба и времени прошло совсем немного? Ему кажется, что мысли несутся быстрее Пегаса, а на самом деле они ползут с черепашьей скоростью.
Архиграмматик рассеяно взглянул на резной гребень, который держал в руке, поглаживая большим пальцем искусно вырезанные волнистые зубцы. Эту стленгиду Александр заказал в подарок Анфее. Хотел подгадать к наступлению месяца оленьей охоты, элафеболиону[19], посвящённому Артемиде. По желанию царя мастер вырезал из слоновой кости гребень для волос, украшенный изображением Артемиды, готовящейся натянуть лук. Богиня, разумеется, обладала узнаваемыми чертами лица Анхнофрет. Она была одета в лёгкий хитон, не скрывавший весьма соблазнительных форм.
Царь рисковал — девственная дочь Латоны могла обидеться, что её изобразили едва не голой, словно развратную нимфу. Иероним, племянник архиграмматика, вчера заявил, что верно так оно и случилось — Артемида разгневалась на царя. Надо бы принести жертву, задобрить мстительную богиню. В этом он был не одинок. Правда «друзья», ещё не видевшие стленгиду, подозревали, что на Александра обозлился Аполлон. Нашли и причину — бог, видать, оскорбился, что на посвящённые ему Игры допустили варваров. По новой поползли пересуды о том, что слишком уж царь жалует египтян.
— Вот, говорят, сколько наших от их рук погибло, а царь их простил. Так они, вместо благодарности решили его извести, — рассказывал Иероним.
— И кто так говорит? — усталым слабым голосом, прикрыв налившиеся свинцом веки, спросил Эвмен.
— Ну… Мелеагр говорит. Пердикка. Гефестион. Да многие.
— И они же считают, что на царя рассердился Аполлон?
— Ну да, — Иеронима было трудно смутить, — одно ведь другому не мешает.
Да, не мешает. Помог же Аполлон Парису убить Ахилла.
Эвмен устало потёр виски пальцами. Выслушав рассказ Иеронима о том, как проходит дознание, он потом долго не мог избавиться от возникшего перед глазами образа, в котором призрачная рука направляла стрелу критянина.
Бред… Это всё бред, вызванный действием яда. Почему самая нелепая дикая мысль всегда так навязчива? Зудит, как комар над ухом, не давая сосредоточиться. Пошла прочь, зараза!
Царские телохранители, чувствуя за собой вину, готовы землю носом рыть, чтобы покарать тех, кто подослал убийц. Вот только тут образовалась сложность. Искать-то они никого не собирались. Потому как виновный для них очевиден. Гефестион через час после покушения спросил Александра:
— Вязать катаскопа?
— Не трогать! — отрезал царь.
Он, конечно, догадался, кого имеет в виду друг. Меджеди. В списке подозреваемых он числился первым.
— Ни в коем случае никого из свиты Анфеи не притеснять. Но следить тщательно.
— Следить… — пробурчал Гефестион, — это скорее они за нами следят. В нашем же городе. Ты слишком много позволяешь ей, Александр…
Он не договорил. Царь снова вспыхнул:
— А может всё дело в том, что это вы слишком разленились за месяцы без дела?
— Ну, у меня-то дело есть, — возразил Гефестион.
Царь поручил ему вести дознание. Сейчас он доверял только двоим — ближайшему другу, многократно подтвердившему свою безграничную преданность, и Эвмену. Но Эвмен лежал в постели без сил, хотя царский врач Филипп уверял, что жизнь кардийца вне опасности.