Итак, Гефестион в сложном положении. Он уверен в виновности Меджеди, но не смеет его тронуть и пальцем. Более того, Александр дал понять, что не только Меджеди, но и вообще египтян подозревать не намерен. Гефестион знал (да уже половина «друзей» знала, Леоннат не умел держать язык за зубами), почему царь выгораживает их, и это его особенно раздражало.
Иероним слышал, как Гефестион грозился всыпать палок царским юношам, шептавшимся по углам.
— И о чём они говорили? — спросил Эвмен, догадываясь, каким будет ответ.
— Ведьма. Околдовала царя.
Да, что-то подобное он и ожидал услышать. Царь правильно сделал, что настрого запретил трогать египтян. Так недалеко до погромов и… войны.
Гефестиону не позавидуешь. Но у него же в руках неудачливый убийца. Пойманный на месте преступления критянин-стрелок. Но и здесь возникла сложность. Критянин молчал. То есть, не совсем молчал, его же мало на ремни не порезали. Он истошно орал, призывал своих богов, обещал всевозможные кары на головы мучителей, но так и не сказал, кто стоял за ним.
Самый первый допрос пойманного стрелка провёл сам Эвмен в присутствии царя сразу после покушения. Провёл, превозмогая боль. Чувствовал, как накатывает дурнота. Едва держась на ногах, он не смог придумать, как разговорить критянина. После допроса стало совсем худо, начался жар и он слёг в постель.
Гефестион приступил к делу без изысков и разговоров. Однако, испробовав на критянине богатый арсенал пыточных средств, тоже ничего не добился. В замешательстве пришёл к кардийцу посоветоваться.
— Впервые встречаю такую стойкость. Он словно одурманен чем-то. Если бы не орал, я бы решил, что он боли не чувствует. Но ведь чувствует! Как такое можно терпеть и молчать?
— Если и правда ничего не знает? — предположил Эвмен, — если знал заказчика тот, кого убила Анхнофрет?
— Чушь, — фыркнул Гефестион, — тогда он врал бы что угодно, лишь бы мы прекратили пытку, но не молчал. А он только бранится.
— Уверен? Что только бранится?
Гефестион допрашивал критянина через переводчика, коим выступил ахеец Этеокл. Сын Аминтора сразу понял, что имеет в виду Эвмен.
— Нет, не уверен. Думаешь, ахеец в сговоре?
— Не знаю. Но, пожалуй, смогу тебе помочь. Есть у меня один парень в помощниках, который поднаторел в языке здешних критян. Он ездил с Филотой в Арголиду. В битве на Родосе участвовал, пострадал там, чудом жив остался. Теперь держу при себе, в грамматеоне. Заметил за ним одно качество полезное, он с людьми говорить умеет.
— Да ты что, — усмехнулся Гефестион, — а мы, значит, не умеем.
— Нет, — улыбнулся Эвмен, — так как он, ты говорить не умеешь. Знаешь ведь, мы жалобщиков и просителей просеиваем, не всех к царю пускаем. Я раньше сам с каждым беседовал, теперь у меня этим Гнатон занимается.
— Гнатон? — удивлённо переспросил Гефестион, — кто ж его так назвал? Неужели отец с матерью?
— Нет, он сирота. У дядьки с детства приживался. Лишний рот, сам понимаешь[20]. Обидное прозвище крепче имени приклеилось. Так вот, он так с людьми говорит и слушает, что они перед ним всю душу без принуждения раскрывают. Понимаешь?
— Вроде понимаю, куда клонишь. Давай попробуем, пришли мне своего хлебоеда. Хотя сомневаюсь, что выгорит у него, критянин крепким орешком оказался. Смерти и боли не боится.
— Должно найтись что-то, чего боится, — уверенно заявил Эвмен, — у каждого человека есть свой страх.
Так они и проступили. Гнатон, помощник кардийца, потребовал разговора с критянином наедине. Гефестион разрешил. Дознаватель вошёл в допросную, когда солнце только-только поднялось над крышами, а вышел, когда оно уже достигло зенита.
— Ну что? — нетерпеливо затребовал отчёта Гефестион.
— Пока молчит, — ответил Гнатон, — но есть одна мысль… Возможно, получится развязать ему язык. Я должен посоветоваться с господином архиграмматиком.
— Ну, советуйся, — не скрывая разочарования, протянул Гефестион.
Эвмен внимательно выслушал помощника и с предложением его согласился. Вызвал Иеронима. Когда тот вошёл, распорядился:
— Пригласи Анхнофрет, скажи, мне нужна её помощь.
Оставшись один, тяжело поднялся с постели (ноги ещё плохо держали, но и валяться дальше уже не было никакой мочи), прошёлся по комнате, постоял у окна. Сел за стол, взял в руки стленгиду. Мастер принёс её в приёмный покой царя как раз в день покушения. Про подарок забыли.