Два покушения на царей с разницей в день, одно успешное. И это предупреждение Аристомена. Н-да…
Хуцция, тщательно соблюдая традиционное хеттское чистоплюйство (как выражался Кратер), устранился от дознания. Во-первых, заговорщиком оказался Первый Страж, под началом которого как раз и состояли дознаватели. Во-вторых, Хуцция решил продемонстрировать, что на руках его нет крови Муваталли и, тем более, родной бабки. Пусть грязную работу сделают макандуша.
Так даже лучше. Кратер, не испытывая ни малейших душевных метаний, взялся за дело. Правда, пока у бывшего Первого Стража достаёт сил молчать. Под пыткой орёт и бранится, совсем как здешний критянин, но ничего ценного не говорит. Что ж, это дело времени, только бы люди Кратера не перестарались. Таксиарх (коего «друзья» уже между собой звали на персидский манер сатрапом) регулярно слал донесения, выпустив уже почти всех голубей. Видя такое дело, Эвмен сразу распорядился отослать в Хаттусу ещё десятка два обученных птиц. Но прибудут они не скоро. В Каппадокии ещё властвует зима, в этом году особенно злая. Дороги замело.
Эвмену самому очень хотелось выехать на север, но царь не отпустил. Везти же сюда пленника решили повременить до таяния снегов.
Голубь, который прилетел сегодня, привёз ещё один кусочек мозаики, складывавшейся в голове Эвмена. Муваталли молчит, пятый день уже молчит. Но не молчат другие. Кое-кто из его ближних проговорился, что не так давно Первый Страж ездил в Каркемиш. К сожалению, пока не удалось выяснить, зачем. Но именно после этой поездки Муваталли, по словам некоторых придворных, стал очень раздражительным и дёрганым, словно шило в заднице ему покоя не давало. Кроме того, вернулся он за пару дней до того, как Громовержец кинул в Циданту молнию.
Насчёт молнии, кстати, тоже хватало вопросов. В «гнев Тешуба» Эвмен собирался поверить в самом крайнем случае. Уж точно не раньше, чем в «месть Артемиды». В том мире, может и поверил бы, но здесь, после увиденного в Тире…
Что же, и тут египетский след?
А вдруг…
Ведь Аристомен не написал, какого царя хотят убить «они».
Когда Эвмена посетила эта мысль, он, наплевав на головокружение, вскочил и долго мерял комнату шагами, пока не свалился без сил.
«Возможно, отравленная верительная грамота посла».
Цитанту не отравили. Но ведь Аристомен написал — «возможно». Ему не удалось выяснить точно.
Золотой футляр…
А может, там и не грамота была? И уж, конечно, не отравленная. Вдруг это та самая начинка, не иначе из глубин Тартара добытая жрецами зверобогов, что жгла македонские корабли на Родосе?
Вчера, ещё когда лежал в постели, Эвмен пригласил Неарха, дал прочитать донесения Кратера, а потом задал вопрос, что критянин обо всём этом думает. При этом свою версию не высказал.
Неарх задумался и молчал долго. Эвмен терпеливо ждал.
— Я совещался с Харием, — наконец произнёс критянин, тщательно взвешивая каждое слово, — он думает, что в основе этой огненной заразы лежит нафта. Она хорошо горит, правда не даёт никаких разрушительных вспышек. Поэтому Харий предполагает, что египтяне что-то ещё подмешивают туда.
— Соображаешь! — восхитился Эвмен такому сходству мыслей.
— Что толку? — покачал головой Неарх, — всё равно так не удалось узнать, что они туда добавляют. Харию пришло в голову попробовать серу, но нужного результата не получилось. Нафта, что с серой, что без серы просто горит. Хорошо горит, да. Но и только.
— Харий — механик, — почесал бороду Эвмен, — полагаю, тут нужен знаток природы веществ.
— Вот был бы среди нас Аристотель, возможно, он сумел бы раскрыть эту тайну.
Неарх, как и некоторые другие ученики великого стагирита[21] по сию пору пребывал в убеждённости, что учитель всезнающ, а потому всемогущ.
— Я расспрашивал Филиппа, — сказал Эвмен, имея в виду царского врача, — он всё время толчёт какие-то порошки. Подумал, может он что-то сможет придумать.
— Рассчитывал, что он даст тебе какую-нибудь тайную миэгму[22], ворованную у египетских жрецов, чтоб одновременно помогала от поноса и порождала неугасимый огонь?