Архиграмматик долго молчал. За окном шумел город. Гнатону вспомнилась Пелла, где по ночам были слышны всплески капель в клепсидре. Здесь не так. Новый город Александра с самого своего рождения даже ночью не смыкает глаз.
— Он уехал в Лавазантию… — задумчиво проговорил Эвмен, — и в деле замешан Клит… Скверно, очень скверно… Был бы кто другой… Но Лавазантия…
— Полагаю, мы думаем об одном и том же человеке? — осторожно напомнил о себе Гнатон.
Эвмен поднял на него глаза. При тусклом свете масляной лампы, зажжённой с наступлением сумерек, Гнатон рассматривал свою ладонь. Тыльная сторона её была изуродована ожогом. Такое же «украшение» имелось и на второй руке. На людях Гнатон всегда старался скрыть ладони от досужего взгляда и уже выработал удивившую Анхнофрет привычку прятать руки за пазуху хитона. Ожогами его «наградил» египетский неугасимый огонь. Случилось это при Камире, где помощник архиграмматика оказался в числе отряжённых с Филотой служителей царского грамматеона.
Прежде Гнатон был писцом, помощником Диодота из Эретрии, который заведовал дворцовыми дневниками. Едва ли не единственный свободный среди царских рабов и вольноотпущеников. Именно Диодот его приметил в Македонии и привлёк на службу в грамматеон. За большой каллиграфический талант, особенно удивительный тем, что Гнатон специально чистописанию никогда не учился. По злой иронии судьбы выдающийся каллиграф теперь вообще едва мог писать, от былой чуткости пальцев не осталось и следа. К счастью, боги одарили его не одним талантом.
— Об одном и том же? — рассеяно переспросил Эвмен, — да… Думаю, да.
Он сгрёб со стола палочку для письма, повертел пальцами.
— Мне ехать? — спросил Гнатон.
— Да, — кивнул Эвмен, — возьмёшь с собой Филонида. Если что-то нароешь, без промедления пошлёшь его ко мне. Я не могу поехать, тут много дел.
Гнатон кивнул.
Филонид, сын Зота, критянин, был царским скороходом, знаменитым тем, что как-то пробежал за день тысячу триста стадий[28].
Гнатон встал и шагнул к выходу.
— Стой, — сказал Эвмен, — если подтвердится, никому ни слова. Даже Филониду. Скажешь ему, чтобы передал мне: «Всё подтвердилось». Если выяснится иное, тогда распишешь подробно.
Гнатон кивнул.
— Да, ещё кое-что. Тебе может помочь Антигона. Это рабыня, захваченная в Дамаске. Обратись к ней.
— Она в его свите? — спросил Гнатон.
— Его любовница. Может знать многое, если не всё. Он перед ней любит спьяну похваляться своими подвигами.
— Хорошо, — ответил Гнатон и вышел.
Он уехал в ночь. Когда стихли перестук копыт и недовольное ворчание Филонида, Эвмен, ещё слабый и вымотанный за день, собрался было ложиться спать, но его побеспокоили.
Вошёл Иероним и сообщил, что какой-то финикиец добивается встречи с царём.
— Ну, пригласи его, — устало вздохнул архиграмматик.
Вошедший финикиец выглядел, как… финикиец. Ничего особо примечательного в его облике не было. Одет неброско, но и небедно. Он низко поклонился, едва не коснувшись лбом пола, и замер в таком положении.
— Поднимись, уважаемый, — попросил Эвмен.
Финикиец не разгибаясь, извернулся, взглянул на архиграмматика и вновь уткнулся глазами в пол.
— Здравствуй тысячу лет, великий царь Александр!
Эвмен и Иероним переглянулись. Финикиец говорил на своём родном языке. Эвмен его активно изучал и разобрал приветствие. Даже смог ответить.
— Ты ошибся, уважаемый, я не царь.
Финикиец снова извернулся и посмотрел на Эвмена чуть испуганно, частично разогнулся и попятился. Посмотрел на Иеронима.
— Он главный над писцы, — подсказал ему Иероним на финикийском, — большой человек. Царь слушать он.
Финикиец что-то залепетал, из чего Эвмен и его племянник не поняли уже ни слова.
— Зови переводчика, — велел Эвмен Иерониму.
Однако услуги переводчика не слишком ускорили переговоры. Финикиец непременно хотел говорить с царём и ни с кем иным. Эвмен, со всей возможной вежливостью добивался, чтобы тот назвал цель визита. Гость долго отнекивался, используя до того витиеватые выражения, что у кардийца заболела голова. Неизвестно, сколько это бы ещё продолжалось (Эвмен уже собирался выпроводить посетителя восвояси), если бы из уст финикийца не прозвучало имя, заставившее архиграмматика насторожиться.
Нитбалу.
Это имя упоминалось в последнем донесении Эфраима. Упоминалось в весьма негативном ключе.
— Тебя прислал почтенный Нитбалу, уважаемый?