Порывистый ветер, дувший с востока, трепал давно не стриженную, добела выгоревшую на солнце гриву Александра. Царь стоял на носу триеры. Опираясь на борт, завороженно смотрел на зримое проявление Зевсова гнева.
— Нас минует. К вечеру всё это придует в Саламин. Не хотел бы я сегодня оказаться там.
Это Эвмен. Подошёл незаметно и остановился чуть поодаль, рядом с Лисимахом. Телохранитель нервничал — качало, будь здоров, а ну как царь свалится за борт? Однако, судя по его бледному лицу, это за него следовало опасаться, а не за Александра. Царь переносил морское путешествие гораздо лучше, чем телохранитель. Всем на триере это касалось само собой разумеющимся — в самом деле, неужели царь тоже будет блевать, как какой-нибудь вчерашний пастух из Верхней Македонии, впервые увидевший море лишь при переправе в Азию?
— Тот дождик не дойдёт, — согласился другой голос, принадлежавший триерарху Протею, молочному брату царя, старшему сыну его кормилицы Ланики. И тут же возразил, — а вот этот вполне может.
Александр скосил глаза налево. На левом траверзе триеры находился Угарит. Разглядеть, конечно, невозможно, до него шестьсот стадий, но и высматривали не его. Оттуда двигалась ещё одна ливневая полоса. Поуже, чем та, что на юге.
— Но он далеко ещё, — прищурился Протей, — успеем добраться до мыса.
— Придётся вытаскивать корабли на берег, — недовольно проворчал Эвмен.
— Опасаешься засады? — спокойно поинтересовался Александр. — На берег даже лучше. Если, конечно, голубь долетел благополучно и Парменион не промедлил с исполнением приказа.
Наместнику Кипра было велено отправить на Дайнарет пару сотен всадников. На всякий случай. То, что удалось узнать от финикийцев об этом Нитбалу, не внушало к нему доверия ни на обол[30]. Неарх предлагал идти на нескольких кораблях и лучше всего взять что-нибудь не меньше гексеры. Царь возразил, что, дескать, не следует выказывать слишком много чести непонятно кому. Эвмен напомнил, что про Нитбалу «пурпурные» говорят с придыханием — важная птица. Александр на это только усмехнулся.
Пошли на двух триерах. Да и то вторую навязал Гефестион.
— Не надо, — возражал царь.
— Отвлечёт, в случае чего, — упрямо гнул свою линию Гефестион.
Александр махнул рукой.
Однако демонстративно отказался от доспехов и стоял сейчас на палубе, одетый в простой белый хитон и шафрановый гиматий с золотой бахромой по краю. Местные никак не могли понять, как можно царский плащ ткать без неё. Кое-кому из македонян поначалу не нравилось. «Отцы такого не носили». Однако за два года всё войско постепенно «оварварилось». Все, от гетайров, до последнего конюха щеголяют в пёстрых длинных рубахах и подпоясывают обёрнутые вокруг тела плащи на сирийский манер. Один Каллисфен соблюдает облик истинного эллина, не понимая, что этого уже не оценят даже те, кто всё ещё сетует вполголоса, будто царь больше любит варваров, чем своих. Просто большинство приняло новый мир, отгоревало и пытается жить дальше. Да и нельзя сказать, что македоняне и эллины совсем забыли, кто они такие. Язык, возможно главное своё достояние, они не забывали, усердно насаждая его среди варваров, а обычаи местные и принесённые причудливо переплетались.
Эвмен, которого всю дорогу грызли сомнения, не направляются ли они прямиком в западню, всё время пытался уловить в поведении царя хотя бы тень неуверенности. Тщетно. Александр — само спокойствие. На каждой из триер по двадцать эпибатов из царской агемы. Все в крашеных пурпуром шлемах, с самыми красивыми щитами. Показная роскошь. Все отличные бойцы, из лучших. Но двадцать. Александр не допускал мысли, что придётся с кем-то сражаться. И это после покушения-то?
«В здравом ли он уме?»
Промелькнула у Эвмена и такая мысль. Уж он отгонял её, как мог, а она всё лезла и лезла.
«А может, так и надо? Сильные не приходят на встречу, ощетинившись копьями и опасливо озираясь по сторонам. И всё же, вдруг…»
Не меньше смущала архиграмматика кандидатура триерарха. Протей — племянник Клита. Александр выбрал его без колебаний, но он ведь не знает… Гефестион знал, однако попытку Эвмена возразить пресёк в зародыше и незаметно скорчил архиграмматику такую рожу, что тот, как открыл рот, так и закрыл. Конечно, Протей, совсем необязательно был замешан в делах дядюшки, но кто за это мог поручиться?
30
Обол — самая мелкая древнегреческая монета, 1/6 драхмы, а так же мера веса, равная 0.73 грамма.