Сан Саныч, осторожно приблизившись к маленькой женщине, положил руки ей на плечи, при этом несколько раз слегка сжал их ладонями, показывая, что он рядом и всегда готов прийти на помощь. Она вздрогнула, не от испуга, а от прикосновения, – просто нервы пребывали в таком состоянии, что вибрировали от всякого внезапного сигнала. Едва повернув голову, скорей инстинктивно, чем по необходимости, Тома печально, мимолетно ему улыбнулась. Она и так знала, кто рядом с ней, хотя и не видела, как он вошел в кабинет.
– Сан Саныч... – расслабив мышцы, она немного откинулась назад и оперлась на него спиной, как на надежную стену, прижалась, чувствуя себя беззащитной девочкой, нашедшей опору посреди сбесившегося пространства.
– Здравствуй, красавица, – шепнул он ей в волосы.
– Красавица... Шутите? На глаза навернулись слезы, она разогнала их рукой.
– Вовсе нет. Ты для меня всегда красавица.
Тамара почувствовала, как сердце ее вздрогнуло, сжалось, а потом расслабилось, впустив в себя немного тепла. «С чего бы это?» – подумала она.
– Есть новости? – встрепенулась, уловив дрожь надежды в груди.
– Пока все по-прежнему. Но, покуда мы живы, надежда есть всегда. Мне в скором времени, быть может, придется уехать. Еще не известно точно, однако, думаю, что так.
– Надолго?
– Не знаю, но, видимо, да.
– И далеко?
– Далеко.
– Это связано?..
– Служебная командировка.
– Понятно. Я просто подумала...
– Ты правильно подумала. И пусть все остается на этом уровне. Просто знай, просто будь уверена, что я сделаю все, от меня зависящее.
– Если вы так говорите, значит, появились какие-то намеки. Или наметки?
– Скажем так, я слышу некий шелест крыл надежды...
– Надежды... У меня даже нет на нее сил, – прошептала она. – Нет сил...
Он притянул, прижал ее плечи, к себе.
– Ты должна быть сильной, Томкэт. Должна.
Она покачала головой:
– Я не могу. Я всего лишь слабая женщина, и я все больше рассыпаюсь.
– Послушай, что я тебе скажу. Мы, мужчины, можем быть сильными, –самыми сильными, – и можем свернуть горы, и сделать что угодно, при одном лишь условии. Если будем знать, что где-то, кто-то в нас верит, и нас ждет. Понимаешь? Все, что мы делаем, мы делаем не для себя, в общем-то. А для тебя, и таких, как ты. Для наших любимых женщин. Поэтому, все истории, которые мы так или иначе рассказываем, в конечном итоге они все о любви. Я хочу сказать, что когда однажды соберусь и пойду за Сергеем, я должен знать, должен чувствовать, что ты ждешь его, ждешь нас, как, не знаю, ждешь Солнце каждое утро. Понимаешь?
– Но он жив? Я ничего не знаю! Я не чувствую, наверное, онемела...
– Среди мертвых не обнаружен. Значит, есть основания полагать живым. Значит, есть надежда.
– Надежда... Конечно. Маленький оркестрик.
– Когда пушки смолкли, и нет других источников силы, остается уповать на нее, да еще на любовь.
– Любовь, – повторила она протяжно, пробуя слово на вкус.
Они помолчали, каждый по своему ощущая и переживая в душе отозвавшееся на имя чувство.
– Мне кажется, что я слишком мало, недостаточно его любила, – произнесла она тихо. – Если бы я любила его сильней, ничего этого не произошло бы, не случилось, и он остался со мной. Но я его не удержала, отпустила и – упустила. Меня просто убивает эта мысль, что я могла бы спасти его, надо было всего лишь любить сильней.
– Что значит, любить сильней?
– Я не знаю. Все дело в том, что я даже не знаю, как любить по-настоящему. Но иногда я думаю о другом.
– О чем же?
– О том, что Сережа тоже мог бы любить меня сильней. И тогда он и сам не ушел бы, не оставил меня одну. А иногда приходят и вовсе ужасные мысли, что он не любил меня никогда, и что все было напрасно. И это, наверное, самое страшное.
– Не накручивай себя понапрасну. Самое главное – иметь и сохранять любовь в душе своей. Над чужой любовью мы не властны, потому что она – вольная птица. Кроме того, в природе мужчин проявлять свою любовь несколько иначе, чем это делают женщины. Когда он уходит на войну, чтобы умереть за тебя, так он проявляет свою к тебе любовь. Понимаешь?
– Я понимаю, но все же...
– Знаешь, я тоже иногда думаю примерно так же, что... Да, наверное, я мог бы чаще говорить Лили, что люблю ее. Наверное. Иногда мне тоже представляется, что в этом случае все сложилось бы по другому, и я бы ее не потерял. Может, она именно этого ждала от меня, именно этого ей не хватало? Не знаю. Но я всегда считал, что такими словами, как «любовь», «люблю» нельзя разбрасываться. Ведь когда любишь человека по-настоящему, он и без слов не может этого не чувствовать, не знать. И все же, думая так, мы оба с тобой не правы.
– Почему?
– Потому что, мы такие, какие есть, ругать себя за это бессмысленно. Наверное, можно стремиться стать лучше... Да, это даже правильно. Но измениться нельзя в одночасье, для этого нужно прожить жизнь. Она нам, кстати, для того и дается – живя, расти. Ладно, будем надеяться, что нам еще выпадет случай все исправить и сделать так, как следует. И мы скажем все слова, которые хотели, но не успели, и любить будем так, как никогда прежде. Все у нас будет.
– Думаете, так будет?
– Уверен.
– Ах, Сан Саныч, ваши бы слова, да Богу в уши!
Они замерли, прижавшись друг к другу, две разные, чужие половинки, почувствовавшие родство и объединенные на время общим чувством потери. Вечерело. Сумерки, зародившись в комнате, – а им казалось, что в их душах, – выплеснулись через окно ординаторской наружу, и очень скоро затопили всю землю. Лишь освещенный лучами заходящего солнца Кашканар сияющим куполом продолжал парить над этим сумеречным морем. И, странное дело, им хорошо было видно, как над осиротевшей без привычного верблюда вершиной сверкали зарницы. Там поднимались, кружа и бросаясь из стороны в сторону, черные птицы, много-много птиц. Пометавшись, они сбивались в стаю, и гигантским копьем улетали на север. Не успевал один клин раствориться в синеве небес, как над горой формировался следующий и, не мешкая, уносился туда же.
– Странно, – сказала Тамара. – Птицы летят на север. Не на юг, на север. Туда, где раньше была Брешь, и где птицы давно не летали.
– Да, жизнь быстро захлестывает любые пустоши, даже самые великие.
– Но они, эти, другие, чужие, еще вернутся? Когда-нибудь?
– Да кто же их знает? Кстати, ты подсказала мне одну мысль. Судя по всему, вероятность нового обострения существует. Похоже, что этот процесс циклический. Мы, правда, пока не можем просчитать его закономерность.
– Они, как чума, приходят без предупреждения, уходят внезапно, оставив после себя мертвое пространство.
– Мы больше не бросим это место без присмотра. Принято решение, оставить Легион здесь, на постоянной основе. И, кстати, по такому же принципу будем отслеживать и другие аномальные области. Госпиталь будет расформирован, знаешь? Я бы посоветовал тебе вернуться домой. Там тебя ждут...
– Да, наверное. Не знаю... Возможно... Что мне там делать?
– Жить. Живи спокойно, жди Сергея.
– Жить спокойно и ждать? Как такое возможно?
– Все возможно. В любом случае, жить-то нужно.
– К жизни нужно относиться серьезно. Как она сама же и учит.
– Да, горькая практика показала, что ко всему нужно относиться серьезно. Поэтому тот провал, тот старый карьер, в котором Брешь возникает, решено затопить, направив туда одну из рек. Может, это тоже поспособствует тому, что чужие больше не смогут сюда проникать. Пусть остаются за Стеной неведения, как называл ее Сергей.
– Стена неведения? Даже не слыхала. Мне он ничего такого не говорил.
– Видимо, не успел. Может, эта мысль позже у него возникла, уже здесь.
– Что же это такое, Стена неведения?
– Граница между нами и ими. Стена между мирами, между измерениями. И, если разобраться, она реально существует, невидимая, но непреодолимая. Мы не знаем, что там у них, можем лишь догадываться, строить предположения, фантазировать – что угодно. Они, точно так же, ничего не могут узнать напрямую. И проникнуть не можем, мы к ним, они к нам.
– Но иногда все же это случается?
– Да, нет правил без исключений. И, когда случается, это приводит к несчастьям. Поэтому, за состоянием стены следует внимательно следить.
– Но ведь Сереженька сейчас там, в темноте...
– Понимаешь, Томкэт, мы считаем, вполне обоснованно, между прочим, что жизнь и свет на нашей стороне. По определению. И исходим из того, что тьму нельзя привнести в свет, но свет во тьму – можно. Мы найдем Сергея, где бы он ни был, в любых сумерках или потемках, по испускаемому им свету.
– Думаете, это осуществимо? Мне трудно поверить.
– Помнишь, что я говорил тебе про надежду?
– Свет рассеет тьму и победит ее?
– Именно. Есть такая идея.