Однако не все было так мрачно. Возле одной из комнат, дверь в которую была открыта, а внутри ярко горел свет, стояли несколько солдат. Судя по доносящимся обрывкам фраз и периодически позвякивавшим бубенцам смеха, они там явно с кем-то флиртовали. Завидев приближавшегося центра, гоплиты подобрались и разошлись в стороны. И тогда Серж увидел, что вход в комнату перекрыт подвешенной на одну петлю доской, а, привалившись к косяку плечом, за ней стоит рыжая статная девица. Сбоку от нее в комнате имелись полки с товарами. А дальше, в глубине, у окна, полуприкрытая ширмой, виднелась полуторная железная кровать, застеленная пестрым покрывалом коричневых тонов. Облачена женщина была в обычный мундир гоплитов, только без доспехов, и пуговицы на ее куртке были расстегнуты почти все. Тут, кстати, непонятно, расстегнуты ли. Судя по тому, что скрывалось под курткой, и что маячило в пройме военизированного декольте, вполне возможно, что пуговицы просто невозможно было застегнуть. Серж, имея определенную жизненную позицию, сразу склонился к этому, второму варианту. Женщина, как и большинство обладательниц роскошных бюстов, поддерживала свой сложенными под ним руками, при приближении Докучеева, позы она не переменила, только с вызовом тряхнула рыжими космами.
– Вот с кем следует тебе познакомиться в первую очередь, – сказал центурион Сержу. – Это наша маркитантка, лихае, а по совместительству также медсестра и санитарка Фаня Данунахер, по прозвищу Невменяемая.
– В смысле? Зачем же ее здесь держат, раз она невменяемая? – удивился Серж.
– Так потому и держат, что невменяемая! Служит на совесть и без залетов.
– Но зачем? Невменяемая, в смысле – сумасшедшая?
– Узнаешь, – с улыбкой и намеком на нечто особенное пообещал Иван Станиславович.
– Салют, Фаня! – приветствовал он маркитантку. – Идущие мимо приветствуют тебя! Как торговля?
– Да ну нахер, о чем ты говоришь, центр? – томно и как бы нехотя, потягиваясь, как кошка, ответствовала девица. – До получки еще десять дней, какая, в натуре, торговля? Все в долг в основном, под запись.
– Ну, так ведь все вернется, правда?
– Надеюсь. Если двухсотых не будет.
– Работаем над этим, чтобы не было. Да ты ведь и сама причастна. Но не будем сейчас о грустном. Вот, принимай новенького на довольствие.
– Кто такой? – спросила лихае и медленно, нарочито безразлично, начиная с носков берцев, подняла взгляд на Сержа и посмотрела прямо ему в глаза. Серж вида, конечно, не подал, но от ее взгляда его просто бросило в жар. Немного. Потому что, если не принимать во внимание, что глаза зеленые, а кудри рыжие, девица была в точности похожа на Моргану, соседку его по дому в Сосновом бору, с которой он, и суток еще не прошло, как, общался довольно тесно.
Докучеев оглянулся на него.
– Кстати, да. Как тебя представлять личному составу? Тут у нас все сами себе имена выбирают, или ники, как теперь говорят. Часто довольно необычные.
– Серж. Зови меня так. Зачем мне новое? Серж.
– Угу. Серж он! – передал центр сообщение зеленоглазой маркитантке.
– Я слышала, – пропела она в ответ – Что ж, мне нравится. Я Фаня.
– Фа?
– Нет, Фаня. А то, что ты там себе воображаешь, поверь, не имеет никакого отношения к реальности. По крайней мере, теперь.
– Да у вас тут, я смотрю, уже и диалог наладился, – засмеялся ротный. – Ну, что, берешь парня на пансион?
– Как же не взять такого красавчика?
– Тогда, может, и на комплексное обслуживание примешь? По случаю прибытия и в целях скорейшей адаптации? Или у тебя на сегодня кто-то уже есть?
– Кто-то у меня всегда есть. Но кого-то можно и подвинуть по такому случаю.
– Вот, слышал, можно подвинуть. Ты как? – спросил Докучеев. Серж не сразу понял, о чем они говорят, а когда до него дошло, что имеется в виду, он неожиданно смутился.
– Нет, нет, не сегодня, – поспешил он отказаться от предложения. – В другой раз, как-нибудь.
– Ну, смотри сам. Только другого раза ведь может и не быть. Ладно. Тогда, раз он пас, ты, Фаня, запиши меня на прием.
– Вне очереди по двойному тарифу, ротный.
– Само собой!
Они пошли дальше. Оглянувшись через пару шагов, Серж поймал на себе задумчивый взгляд маркитантки, которым она провожала его. Встретившись с ним глазами, она грустно ему улыбнулась и покачала головой. Как странно все смешивается, подумал Серж. Реальность заплетает косы, украшает их лентами разноцветными, бантами, цветами. И эти бесконечные совпадения. Это действительно случайность, или мы все-таки в матрице, и так она себя проявляет? И как еще проявит?
Дортуар представлял собой обширное открытое пространство, потолок в котором поддерживался двумя рядами квадратных колонн, расположенных слева и справа от прохода. За ними перпендикулярно к окнам плотно стояли двухэтажные солдатские кровати, застеленные зелеными с белыми полосами по краям шерстяными одеялами. Возле каждой кровати тумбочка, перед каждой, в ногах, табурет, – в общем, все как в любой другой казарме. Необычным было то, что на многих кроватях лежали бойцы, кто спал, кто читал, кто просто таращился в потолок, слушая что-то через наушники, и при этом никто даже не пошевелился, когда они вошли. Ни тебе «Рота, смирно!», ни «Центурия, к оружию!»
– Пусть отдыхают, – пояснил ротный. – За неделю в окопах так ухайдокиваешься, что столько же отсыпаться приходится, чтобы к следующему охранению быть более-менее в норме. Но ты не поверишь, некоторые уже на другой день в казарме скучать начинают и рвутся на передовую. За тот же гонорар готовы рисковать дополнительно, прикинь!
Они прошли в самый дальний конец помещения, там Докучеев принял влево и, пройдя за колонны, остановился.
– Вот, – сказал он, обращаясь к Сержу, – твоя епархия.
Здесь, в этом углу казармы, стояли, выстроившись в ряд, шестнадцать двухэтажных кроватей. Сиротой выглядела одиночная койка, предварявшая строй и отделявшая его от предыдущего взвода.
– Занимай эту, – указал на кровать центр. – Место взводного. И, знаешь что? Не буду я сейчас никого дергать понапрасну. Ты осваивайся, знакомься с пацанами самостоятельно, а на вечерней поверке я тебя представлю, сразу всем. Уже осталось меньше часа. Воробей! – позвал он бойца.
Маленький белобрысый гоплит проворно спустился с верхнего яруса ближайшей кровати и предстал перед командиром. Был он ясноглаз и конопат сверх всякой меры.
– Я!
– Молодец! – похвалил центр бойца за расторопность. – Вот, поручаю на твое попечение вашего нового взводного. Помоги товарищу освоиться, ознакомь с распорядком и правилами, покажи, где что, особенно – где и какое оружие, подсоби получить постельное и обмундирование, в общем все как для себя. Понял?
– Так точно!
– Ладно, Серж, обживайся. А я уже потом тебя конкретно и детально по службе проинструктирую.
– Серж! – представился Таганцев, когда Докучеев ушел, и протянул бойцу руку.
– И все? – спросил тот, с заминкой, но ответил на рукопожатие энергично.
– А разве мало?
– Кому как. Твой предшественник, например, не воспринимал другого обращения, только господин майор.
– И что с ним сталось?
– Отбегался господин майор.
– В каком смысле?
– Ну, он все бегал куда-то. Однажды убежал и не вернулся. Фамилия у него, к тому же, была соответствующая, Бегунов.
– Бегунов? Сержа острой ледяной спицей пронзила тоска. Нанизала. Что, еще одно совпадение, подумал он? Ведь не может этого быть! Не может!
– Да... Ты что, знал его?
– Почти нет. Немного. Да и то в прошлой жизни.
– Вишь как! – чистосердечно удивился Воробей. – Ладно, давай пошустрей, дел еще полно, а времени до поверки чуть осталось.
– Успеем, – урезонил его торопливость Серж. – Кстати, почему Воробей? Фамилия?
– Нет, просто так меня все называют. А мне не обидно, бывало и хуже.
Позже, когда трубач сыграл отбой на своем корну, медном роге, Серж долго еще лежал без сна. Закинув руки за голову, он смотрел в окно, где на фоне белесого неба над далекой горой Кашканар раз за разом разрывали клубящуюся тьму зарницы. Особых мыслей не было, кроме, пожалуй, одной, но навязчивой. Ему неотступно казалось, что он уже умер, что все, составлявшее его жизнь, что было ему дорого, что он знал и любил, рассыпалось, и возврата к ней, прежней, уже не будет. Никогда. Слово еще это вертелось в голове: никогда. Мерзкое, если разобраться, слово. А потом его внимание вдруг привлек непонятный шум, раздававшийся в той части казармы, где располагались подсобные помещения. Шум все нарастал, а когда он достиг пика, поверх него, разрезая немоту ночи, наложился крик не крик, стон не стон: «Только не в меня! Не в меня-я-я!» И тогда он услышал, как, откликаясь на непонятную формулу, точно заклинание, дождавшись его, в едином порыве выдохнула и задышала глубоко и спокойно вся казарма. И он тоже – выдохнул и задышал, и почувствовал, что ничего он не умер, и что жизнь продолжается. Мудро, Фаня, оставить дверь открытой, подумал он. Неожиданно он испытал нежность к этой беспринципной рыжеволосой красавице, и, убаюканный нежностью, уснул.