Положив, не отпуская из руки, пистолет на колени, он потянулся к Томе, поцеловал ее волосы.
– Ах ты, моя храбрая защитница, – сказал он с нежностью. И только сказав, по-настоящему осознал, что так это и есть. Именно она, хрупкая и нежная, отбила его у Тукста, иначе быть бы ему сейчас в Сумеречной зоне пленником, не гостем. Вот, на что способна женщина, когда любит. У Сержа защемило в груди, он крепче прижал маленькую медсестру к себе и снова поцеловал шелк ее волос. – Как ты на него с рогатиной-то пошла! – проговорил восхищенно. – Как на медведя! И настоящий медведь бы испугался!
– Не выдумывай, – улыбнулась Тамара. И, вдруг отстранившись и повернувшись к нему лицом, спросила: – А кто это был? Тот человек? И что это было? Как понять эту дверь в стене? Что вообще происходит, милый?
Серж по привычке – по старой привычке – подергал отросшими за время болезни усами, как всегда поступал в трудных ситуациях, когда надо было что-то говорить, но нужных слов не находилось, а врать не хотелось.
– Видишь ли... – начал он эпически.
– Только давай конкретней, ладно? – перебила его Тома. – Без разводов на воде. Я ведь и сама кое-что понимаю. Он – оттуда? Из того измерения?
– Ну... Да.
– То есть, один из тех, с кем мы воевали?
– В общем, верно...
– Что ему от тебя нужно? И разве война не закончилась? Я думала, уже все.
– Не совсем.
– Ну, так объясни мне, Сереженька. Я, похоже, запуталась. И мне очень тревожно за тебя.
– Не надо, не беспокойся. Все будет хорошо. Просто придется еще кое-что сделать. Урегулировать. Чтобы окончательно уже все было хорошо.
– Что сделать? Он говорил про какой-то уговор. Ой, Сереженька, мне страшно. И не нравится.
– Нет, нет, не говори так. И ничего не бойся.
– Я за тебя боюсь. Кто он такой, тот человек? Что ты должен для него сделать?
– Назовем его Директором филиала. И я действительно ему кое-чем обязан.
– Но он враг?
– Несомненно.
– Тогда я ничего не понимаю.
– Видишь ли, эта история началась довольно давно. Я познакомился с этим господином еще там, в Сосновом Бору. Причем, совершенно случайно. Встретились на одной вечеринке. Нет, никаких общих дел у нас с ним не было, и не могло быть. А вот некоторые стычки, даже конфронтация, да, это возникло. Понимаешь, я каким-то случайным образом попал на его территорию.
– В другое измерение? Как это возможно, милый?
– В Сумеречную зону. Между настоящими измерениями есть такой переходной слой. Буфер. Они, чужие, построили там себе филиал, ну и я туда как-то проник.
– Что значит – как-то? Как?
– Заблудился в тумане. Как ежик.
– Да, заблудился, вижу. И за это тебя послали сюда, в Литораль?
– Не за это, не буду врать. Совсем другая история. Я... В общем, я тебе все написал. Я просто тебя не достоин.
– Не говори глупостей. Об этом уж предоставь судить мне самой, ладно?
– Ты не понимаешь! Я...
– Я не хочу знать! Того, чего не хочу знать. Что было, то прошло, и быльем поросло. Начнем все с начала, тем более что не все надо начинать. Моя любовь не исчезла, и не исчезала, она сильна, как прежде. Я знаю, я чувствую... И я знаю, что ты тоже меня любишь. Этого достаточно. Поэтому...
Серж порывисто и крепко обнял Тамару, зарылся лицом в ее волосах.
– Все не так просто, ты не понимаешь, – бормотал он. – По сути, это он, Директор, вытащил меня с того света. Если бы не он...
– Ты не преувеличиваешь? Мы тоже делали все, что могли. Я... – она заплакала.
– Я знаю, родная, знаю.
– ...так боялась, что никогда больше...
– Тише, тише, успокойся. Я хочу сказать, что у них есть кое-что такое, чего еще нет у нас. И сами они другие, во всем. И сущность, и свойства, и способности. А как ты здесь оказалась? И в этом качестве? Медсестрой? Вот уж чего понять не могу.
– Это как раз объяснить не сложно. Я когда-то давно начинала с медицины.
– Как же твоя карьера в филармонии?
– Какая карьера, причем вообще что-то, когда тебе нужна моя помощь? Села в поезд и приехала.
– И тебя так легко и просто приняли в штат госпиталя.
– Легко, да. Я, если честно, позвонила папе, и он помог. Я раньше никогда ни о чем его не просила, и он так обрадовался, что мне что-то понадобилось, что сделал все. Когда я приехала, меня уже ждали.
– Погоди, но ты говорила, что папа у тебя педагог?
– Ну, вроде того. Он начальник академии Генерального штаба.
Серж непроизвольно присвистнул.
– Могла бы и сказать. Предупредить.
– Да, возможно, это моя ошибка. Но такой у меня принцип, всего добиваться самостоятельно.
Серж непроизвольно вздохнул и внутренне усмехнулся. Было счастье рядом, было около, подумалось ему, но кто же о нем догадывался? Тогда, в то далекое уже время, для него было очень важно, кто родители у его невесты. Даже важней самой невесты. И он, собственно, собирался подыскивать себе жену, исходя именно из этого критерия. Вот поэтому он сомневался в Тамаре, поэтому собирался в академию без нее, в расчете, что уж там ему точно повезет. Но судьба над ним посмеялась, по-своему, как она умеет. И, слава Богу, что посмеялась, ее смех открыл ему глаза. Ну, положим, глаза и раньше видели все, а вот ума понять, что видит, не доставало. Ну, и что теперь ему делать?
На пороге ординаторской, точно ночной фантом и материализация духа госпиталя, появился – а, может, проявился из воздуха, из сумрака коридорного, потому что никто не слышал, как он подошел, – врач Владимир Ильич Крапец. Был он несколько встревожен и несколько раздражен, оттого, наверное, и вид имел взъерошенный. В довершение ко всему, одежда его пребывала в некотором беспорядке, ворот рубашки был расстегнут, как и форменный галстук, который висел на зажиме, пришпиленный к поле рубахи на животе и сложенный пополам. Халат доктор надел, но не застегнул, руки он сунул в его карманы и растягивал ими полы в стороны точно крылья. Ага, бледная ночная моль. Выражение лица доктора было понимающим, и в связи с этим, в голубых глазах его вспыхивали поочередно искорки одобрения и неодобрения, освещая процесс циничного опосредования увиденного с собственными представлениями и предположениями. От вида полу интимного единения медсестры и пациента жесткая, но редкая щеточка усов доктора в язвительной усмешке съехала в сторону.
– А что это у нас в отделении снова грохот какой-то? – спросил он, удостоверившись, что его присутствие заметили, обращаясь исключительно к Тамаре. – А, Томкэт, что такое? Ночной сон должен быть? Сна нет никакого. Тишины и отдохновения нет.
– Да у нас все тихо, Владимир Ильич, – доложила медсестра.
– Тихо, да. Только расслабишься – бац! – что-нибудь там. Или – ба-бах! Короче, грохот. Нельзя же так, у нас все-таки медицинское учреждение. Юдоль, так сказать, покоя.
– Что вы такое говорите, Владимир Ильич? Юдоль покоя, это, вообще-то, кладбище. А у нас тут, слава Богу, все живы.
– Пока живы! – внес коррективу доктор Крапец. – Но не гарантируется всем – в дальнейшем. Особенно нарушителям тишины.
– Нет-нет, у нас все тихо.
– Почему, к слову, больной не спит? В своей кровати, как положено?
– Не спится ему.
– Правда? Ну, видимо, в самом деле, пошел на поправку. Наши поздравления. Однако следует помнить, что в период выздоровления чрезмерные нагрузки на неокрепший организм вредны.
– Не беспокойтесь, Владимир Ильич, я за нагрузками прослежу лично.
– Проследите, пожалуйста. Кстати, для вас самой, Томкэт, определенная физическая нагрузка на организм могла бы оказаться не лишней, и даже благотворной.
– Спасибо за совет, господин военврач, возможно, я им и воспользуюсь.
– Вот, пожалуйста. А почему, кстати, ваш друг с пистолетом? Он что, держит вас заложницей? Он вам угрожает?
Эта странная манера доктора игнорировать его присутствие и, упоминая его в третьем лице, общаться только с Тамарой, поначалу забавляла Сержа, но как-то быстро и наскучила. Чего это доктор выпендривается, подумал Серж. Светило бледное, блин.
– Какой еще заложницей? – не оценила докторского юмора Тамара. – Не распространяйте ваших глупостей, Владимир Ильич, а то ведь кто-то и поверить в них может.
– В таком случае, оружие не следует держать открытым. На виду.
– Передай доктору, дорогая, что мой пистолет не заряжен, – громко сказал, обращаясь, к Тамаре, Серж. – В отличие от его личного пистолета.
Доктор Крапец немедленно уронил взгляд вдоль оси симметрии живота своего. Обнаружив, что ниже него, живота то есть, ширинка на брюках распахнута и не скрывает нахальства плоти, быстро задернул полы халата перекрестием рук. Изменение диспозиции на выражении его лица никак не сказалось, только по щекам и скулам прошлась розовой кистью летучая стыдливость, которая еще имелась. Потом брови его несколько надменно вздернулись, и, со словами: «Чтоб тихо было в отделении», доктор ретировался.