«Э-ге-гей! – закричал шаман, пускаясь в пляс. – Три круга, Тагазимула! Только три круга!»
Подняв бубен над головой, он бил в него без остановки – бум, бум, бум! Широко расставив ноги, в глубоком приседе пустился в пляс, поворачиваясь то в ту, то в другую сторону, и переставляя ноги точно, как землемерный циркуль. Там! Там! Там! Они неслись вокруг огнища удивительно легко и быстро, и вскоре замкнули первый круг. Эвокат не устал, нет, он только разогрелся и, как ни странно, разохотился. Одна только мысль владела им – вперед, вперед!
Странно, но, танцуя, двигаясь по кругу, они оставляли после себя в воздухе след – слабое, едва заметное и клубящееся, завивающееся гало. Тагази наблюдал за ним с удивлением и вниманием, поэтому сразу увидел, когда первый их круг замкнулся. И едва это произошло, как все изменилось. Он почувствовал моментально возросшее сопротивление движению, точно воздух вокруг стал густым, как вода, и к каждой ноге привязали двухпудовую гирю. Но тут шаман запрокинул голову к небу и, обращаясь к той самой рубиновой звезде, запричитал, задекламировал. Тагази понял, что напарник его говорит заклинание. Он не понимал ни слова, но голосил вместе с ним, старательно повторяя каждый звук и каждый вздох. Ох! Ох! Ох! Медленно, обливаясь липким потом, лишаясь сил, они совершили, замкнули и второй круг. И был его отпечаток в воздухе куда как темнее первого.
Ночная церемония, подумал Тагази, это же церемония Ночного Пути. Никогда не видел ничего подобного!
Как только второй круг замкнулся, Тагази почувствовал, что перед ним – стена. Идти нужно, но невозможно сделать и шаг. Не проломить, не продавить. Силы закончились, иссохла воля, иссякло желание. Все! Упасть, застыть, забыться...
«Не останавливаться!» – зарычал шаман и что было мочи ударил в бубен. И еще, еще, еще... Ритм его ударов неизменно повышался, толкая вперед, к преодолению, к невозможному. И следом, синхронно, учащался ритм ударов сердца Тагази. Тук! Тук! Тук! Потом вдруг все взорвалось, сердце его вспыхнуло, как сверхновая, и сжалось в стремительном коллапсе, выдавливая из себя какие-то неведомые доселе внутренние силы. И тогда, извергая искры и пламя с дыханием, через рот, ноздри и уши, посылая молнии в пространство глазами, пламенеющий и дымящийся, точно ифрит, он сдвинулся с места и пошел, пошел... И все же, каждый шаг давался с неимоверным трудом. Ощущение было такое, будто ступни прибивали к земле гвоздями после каждого шага, но он находил в себе силы, то ли гвозди вырывать из земли, то ли ноги выдирать из гвоздей, и идти, идти. Иногда, когда у Тагази ничего не получалось, шаман каким-то невероятным образом, находясь внутри, склонялся к нему и, собственными руками отрывая от земли, переставлял его ноги. Но бывали и случаи обратные, когда эвокат помогал шаману сделать шаг. Вот так они и шли, распределяя силы на двоих, переливая между собой по мере необходимости.
Когда, наконец, завершился и этот круг, Тагази не видел, потому что глаза его застилала кровавая пелена. Он вдруг почувствовал, как разом спало все напряжение, и тогда, как отвязавшийся воздушный шар, он взлетел вверх. Рубиновая звезда стрельнула в него лучом, пронзив сердце, и лишь после этого, ощутив свой вес и значимость, он опустился вниз. Костер на земле уже погас, явив миру прежнюю сейду, вокруг которой медленно таял, растворяясь в воздухе, призрачный обруч цвета крови – след их с шаманом усилий. А ведь это моя кровь, подумал Тагази, моя. А еще он подумал: что дальше? Где Шаман? Оставил его, наконец?
– Нет, даже не надейся. Не отпущу, – загрохотал шаман в его голове и расправил плечи, отчего сразу же сделалось тесно и душно. – Мне в тебе понравилось абсолютно все. И статью ты удался, Тагазимула, и характером, и удачей. Не то что я! От добра добра не ищут, сам знаешь. Так что, не обессудь, но нет.
– Но ты же обещал!
– Э, кто верит обещаниям шамана?
– Но ты поклялся?!
– Что тут скажешь? Вот такое я говно. Но ты не унывай, и для тебя кое-что найдется. Я о тебе позабочусь, обещаю.
– Ничего мне не нужно, и вообще, катись ты со своими обещаниями. Цена им грош! Я хочу остаться наедине с собой. Понял?
– Понял, как не понять, но, прости, нет. Ответ отрицательный.
– А ну-ка, отпусти его! – внезапно раздался сбоку голос, до сего момента еще не принимавший участия в общем хоре, и Тагази почувствовал, как к его виску приставили пистолет. Скосив глаза, он, к удивлению своему и, чего уж, к радости, узнал Макара.
– Кто это? – полюбопытствовал шаман. – Что-то никак не признаю.
– Это друг мой Макар? – пояснил Тагази. – Ты послушай его, ладно?
– Что ему нужно?
– Мне, ептыть, нужно, чтобы ты оставил в покое Толика! Ну-ка, выбирайся из него! По добру, по здорову!
– Ух ты, какой грозный! А если я не соглашусь?
– Тогда я снесу тебе башку!
– Ему же снесешь, другу своему!
– Может, и ему.
– Сноси, мне-то что.
– А то, что тогда тебе придется вернуться в камень.
– Почему это? Я отсюда никуда не собираюсь.
– А потому что! Дело-то еще не закончено! Ты забыл на радостях, поспешил, епт!
– А ты почем знаешь?
– Я изучал вопрос. А ты забыл.
– Да не забыл я, – вздохнул шаман. – Просто захотелось покуражиться немного, я ведь так давно не куражился. Это же такое счастье, вернуться! Ты не представляешь.
– Ты куражишься, епт, а Толик тем временем умереть может! Ну-ка вываливайся из него, сказано! А то пальну!
Шаман вздохнул, громко и протяжно, и вывалился, неловко как-то, боком, перевязанным тюком шлепнулся на землю. Обессиленный, практически мертвый от усталости, Тагази рухнул на него сверху, как подкошенный.
В тот же миг рубиновая звезда моргнула и снова испустила луч. Световая стрела, отвесно сорвавшись с небес, угодила в верхушку сейды, камни просели и посыпались, превращаясь в труху, и вскоре на месте гурии осталась лишь пирамидка желтого песка. Запахло озоном. Окулюс наверху быстро затянуло облаками, звезда погасла, пространства опустели. Тишина тоскливым стоном вошла в души разведчиков, отчего они, как по команде, внезапно задохнулись холодом, а, поправившись, стали дышать медленно, откусывая воздух зубами.
Опомнившись, Серж с Макаром подхватили Тагази под руки и оттащили от шамана в сторону. А тот и сам вскоре зашевелился и поднялся на ноги. Здоровенный мужик оказался, на самом деле великан. Весь в шкурах и волчьем меху, с плоским и грубым, действительно, точно вырубленным топором лицом. Он стоял, с недоверием и каким-то удивлением разглядывая свои руки и ноги, переводя взгляд с одного на другое. Глаза светились янтарем. «Ох, – выдохнул он потом, – ну, наконец-то. Свершилось».
Заметив Тагази, продолжавшего лежать на земле недвижимо, нойд, неловко дернувшись на первом шаге, направился к нему. Серж с Макаром поднялись навстречу и встали рядом, к плечу плечо, закрывая собой друга.
– Я хочу помочь, – сказал шаман. – Отступите.
Серж взглянул на Макара, тот пожал плечами.
– Не знаю, епт. Пусть попробует. Если что... – и он кивнул на ТТ, который продолжал сжимать в руке.
Они расступились, пропуская шамана. Вея холодом, тот протиснулся между и склонился над Тагази. Совершенно обессиленный, выжатый, как чайный пакетик, гоплит, похоже, уже даже не дышал. Тогда нойд наложил свои большие и темные, как у истопника, руки ему на грудь и, закрыв глаза, сосредоточился. И вскоре, к изумлению своему, наблюдавшие за этой магической терапией увидели, как под ладонями врачевателя, там, где они касались груди поверженного Сократа, появилось свечение. Оно разгоралось все сильней и в какой-то момент вспыхнуло, проникнув и грудь Тагази, и руки шамана. Подсвеченные изнутри, руки его засияли, теперь вылепленные из драгоценного алебастра – так обычно просвечивают ладони, когда ими заслоняются от солнца. Тут же и Тагази зашевелился, судорожно вздохнул, закашлялся, потом открыл глаза и сел. Наткнувшись на внимательный взгляд нойда, помотал головой и с усилием, точно горло перехватило, выдавил:
– Так вот ты какой, Черный Шаман! Ну, здорово!
– Не сиди на земле, – срезонировал тот, – задницу отморозишь. И, подав руку, помог подняться. Полюбовавшись на гоплита, шаман хлопнул его по плечу, так, что тот пошатнулся. – Силен ты, брат, – только и сказал.
Потом они стояли все рядом, разглядывали друг друга. Разведчики откровенно улыбались, Шаман казался совершенно невозмутимым, но очевидно, что это была его обычная маска. Подавлять эмоции ему помогали выдержка и долгая-долгая привычка к каменному обличью. На самом же деле душа его ликовала и тонко пела возбужденной бронзовой чашей.