Тут ему показалось, что он видит, как лысый верблюд на вершине помотал большой округлой головой, встрепенулся и стал подниматься на ноги. Ему было тяжело, ведь он пролежал неподвижно целую вечность и врос в землю, поэтому ноги его дрожали от напряжения, а сам он раскачивался из стороны в сторону, ссыпая со спины камни и снега. Самое удивительное, что Серж чувствовал эту дрожь, улавливал раскачивание. А потом еще ощутил глухой удар, точно на кучу песка упала бетонная плита, и следом сильный толчок. Пространство вспучилось откуда-то снизу, поднялось волной, которая подхватила балкончик, как оказалось, отдельно от Дома существующий объект, и понесла, закручивая по широкой спирали, будто обломок трапа, в поручень которого он вцепился судорожной хваткой скрюченных пальцев.
Балкон вскоре развернуло, и тогда он увидел, как на месте призрачного его Дома вырастает огненный смерч, – такой, каким его обычно рисуют художники, с прожилками и прослойками темного дыма, и яркими вспышками. Художники знают, и все видят правильно. Пламенеющий столб достиг неба, самой его поверхности, тверди, и стал расходиться, распространяться по ней расширяющимися кругами. Возбужденная взрывом, волна смяла оставшееся внизу без присмотра пространство, увлекла, закручивая вокруг образовавшегося на месте форпоста провала. Словно сама Стена неведения проломилась здесь, и в пролом устремилось все, жаждавшее познания. Балкончик Сержа тоже оказался увлечен этой стремительностью. Снова неотвратимость взяла верх над желаниями, пересилила, подчинила. Расставив ноги, как боцман на штормовой палубе, Серж вылил в себя остатки виски, и, крепко выдохнув, отсекая задышку, швырнул пустую бутыль в разверзшуюся воронку реальности. И, под восторженное улюлюканье свихнувшегося голодного пространства, так и не выпустив из рук поручня, сорвался следом за бутылкой в эту бездонную глотку.
Глава 24. Над Кашканаром зарево.
Глава 24. Над Кашканаром зарево.
– Верблюд ушел, – сообщил Тагази хмуро.
– Какой верблюд? – не понял Сан Саныч.
– Лысый. Тот самый, который на вершине горы спал.
– Спал? Верблюд? Перестань, Тагазимула! О чем ты вообще говоришь? Был обвал, камнепад, целая лавина сошла в долину. Давай без сказочных верблюдов обойдемся.
– Лавина лавиной, но она была позже, она была потом. И, безусловно, камнепад вторичен. Потому что сначала поднялся и ушел верблюд. Уж мы-то знаем, Сан Саныч, мы знаем.
– Хорошо, пусть верблюд. Допустим, тебе видней. Куда же он, по-твоему, ушел? И почему именно сейчас? Столько лет лежал – ничего, и вдруг поднялся на ноги, пошел куда-то.
– Все не вдруг, Сан Саныч. Вы же знаете, что вдруг только кошки рожают. Типа того.
– Никто вдруг не рожает, Тагази, это я тебе, как мужик мужику говорю. В каждом конкретном случае всегда виновен хитрозадый сперматозоид, за которым стоит с направляющей струей злонамеренный его носитель, напустивший живчика на ничего не подозревающую особу. Что особы ничего не подозревают, естественно, возьмем в кавычки. Жизнь столь же цинична, сколь и целомудренна, дорогой мой. Так что, нужна другая версия. Что же такого произошло, что так возбудило условного верблюда?
– Так и я о том твержу, что не вдруг. По нашим сведениям, виной всему событие, о котором вы спрашиваете.
– Стало быть, оно имело-таки место?
– О, да! Еще какое! Выброс энергии чрезвычайной силы. Что-то необычное. Мы даже не можем себе вообразить, что такое в реальности взорвалось.
– А где?
– Как раз там, где вы встречались с господином директором Тукстом.
– То есть, Дом?
– Да, форпоста, фактории чужих больше нет. Да и их самих нет. Сила и качество взрыва были такими, что оказались вскрыты оба соседних измерения. Дом был разрушен до основания, обломки при этом унесло, вытянуло, точно в вакуум, преимущественно на ту сторону. Очевидно, откуда что пришло, туда и вернулось. Но и к нам сюда кое-что забросило, причем, что-то весьма нехорошее.
– И что же это? Конкретней нельзя?
– Пока не можем понять. Не разобрались. Но совершенно точно, что чужие, все эти духи, эти спириты, ушли. Там, где они были все это время, теперь их нет. Мы их не чувствуем. Напряженность и опасность ушли.
– Так, может, вам пора выбираться из-под земли? Простор, вон какой! Тем более, ваше прежнее место не занято.
– Нет, нет, исключено. Хотя, зарекаться не буду, кто знает, как оно дальше сложится. Может быть. Никогда не говори никогда.
– Ладно, покуда оставим это, до лучших времен. Ведь когда-то же они настанут.
– Вы так думаете?
– Конечно. Главное не расслабляться, и все будет как надо. Ты мне скажи лучше, что там теперь происходит? В Сумеречной зоне?
– Там теперь то же, что и было всегда – пустыня. Никого, и ничего, не ощущается и не определяется.
– Так... Значит, Сергей Сергеевич...
– Не знаю, Сан Саныч, ничего не могу сказать. Мы не смогли найти его нигде. Во всяком случае, среди мертвых, традиционных мертвых, его точно нет.
– Что же, по-твоему, есть еще и нетрадиционные мертвые?
– Представьте, есть. Можно их назвать условно мертвыми. То есть, они как бы живые, но от нашей, земной жизни оторваны, и вернуться в нее не могут. Я имею в виду потерявшихся, тех, кто каким-то образом оказался в Лимбе. Знаете же, что это такое?
Сан Саныч покивал с мрачным видом, потом спросил:
– А вы там посмотреть не можете?
– Нет, к сожалению не можем. Лимб – это специфическое образование. Совершенно особая локация, и такое странное место во Вселенной, что... Нет, у нас с ним связи нет.
– А как же туда пробраться? Если надо? Это возможно? Должен же быть какой-то способ. Ведь если люди, которые теряются, как ты говоришь, попадают туда, значит, их путь можно повторить.
– Только если потеряться самому, я так думаю. Но как это сделать? Это процесс спонтанный, его закономерности, если они есть, никому не известны. Как его инициировать? Непонятно. И как потом вернуться назад? Ведь вы же не хотите остаться там навсегда? А зачем вам?
– Как зачем? Если Сергей Сергеевич оказался там, мы обязаны его оттуда вытащить.
– Пустая затея. В смысле, неосуществимая. Затерянные между мирами – возврата оттуда нет. По крайней мере, такие случаи нам неизвестны.
– Может, просто никто не пытался?
– Почему же, пытались. Только все тщетно. Там, похоже, сам принцип устройства такой: всех впускать, никого не выпускать. На входе что-то типа обратного клапана стоит.
– Ну, значит, туда все-таки можно? Из любого правила бывают исключения. Вот, я ведь с тобой разговариваю, хотя вроде и не должен бы.
– Ну, я случай особый.
– Я о том и говорю. Надо самим сконструировать такой особый случай.
Они стояли друг напротив друга, прислонясь спинами к каменным стенам в глубокой выемке в склоне, служившей когда-то входом в ныне засыпанный туннель, ведший к серебряному руднику в недрах горы Кашканар. Снаружи вход густо зарос кустарниками, поэтому, не зная точно, где, с наскока найти его было делом не из легких. Однако Сан Саныч здесь уже бывал прежде, так что для него попасть сюда труда не составило. Он загодя, еще на подходе, подал сигнал Тагази – с помощью устройства, которое тот сам ему и вручил, – соответственно, когда Сан Саныч проник под своды, бывший гоплит его уже поджидал.
Туннель был давно, в незапамятные времена, засыпан, основательно, плотно, завал начинался уже метрах в пятнадцати от входа, поэтому место, в котором они находились, теперь представляло собой неглубокий рукотворный грот. Здесь было тихо, сухо и заметно теплей, чем снаружи, где пространства земные, просторы и теснины, в очередной раз оккупировала осень. Сан Саныч раз за разом поглядывал на камни, перегородившие проход, и ему никак не верилось, что однажды он прошел сквозь них. Не сам, конечно, прошел, Тагази провел, тем не менее, он, традиционно воспитанный, не мог до конца свыкнуться с мыслью, что даже камни, твердь, в определенных условиях оказываются проницаемы. Тагази и нынче на встречу к нему прошел сквозь них. В своем теперешнем состоянии он и не на такое способен. Призрак, да?
Сан Саныч перевел взгляд на Тагазимулу, придирчиво просканировал его внешность, и не нашел в ней ничего призрачного. К тому, что половина лица у бывшего гоплита будто отлита из черного обсидиана он, похоже уже привык. А в остальном – да, бледноват немного, ну так ведь под землей живет, без солнечного света. В таких условиях кто угодно побледнеет, даже... даже... Тут в мыслях его случился перебой. Достойный пример бледности вопреки предрасположенности так и не сыскался, поэтому, он счел за благо прекратить поиски. Вместо этого сказал: