Тут вдруг в окно заглядывает демон. Ноздри, скула, обтянутая сухой, будто мелом перепачканной белой кожей, и два желтых собачьих зуба, каждый чуть не в ее локоть длиной. Торчат из чешуйчатой розоватой десны. Демон дышит – выдохи его мокрого поганого носа двумя туманными овалами застят стекло. С нижней челюсти, покачиваясь, свисает струйка слюны с пузырьками. Попадая в луч света, зверь пригибает голову. Его складчатая змеиная шея судорожно дергается, он смотрит на Альму одним глазом, пронизанным тонкой сеткой кровеносных сосудов, целыми их крошечными речными системами из разделяющихся протоков, вгоняющих кровь глубже и глубже в желтое глазное яблоко, – ужасный, жуткий демон, непознаваемый, отвратный, скользкий, выползший откуда-то из самого черного уголка памяти; даже от противоположной стены галереи Альма видит его так ясно, что может заглянуть в таинственную мглу его глаза, огромного и немигающего; она даже запах его чует: зверь пахнет болотом, гниющими у берега водорослями, трясиной и тиной… И в голове у Альмы возникает мысль – даже не мысль, скорее некий всплывший в сознании обрывок, цитата из книги, когда-то инкапсулированная в памяти, а теперь этаким гноем прорвавшаяся к губам: Они уже идут. Идут сюда, и намерения у них вряд ли добрые.
Суббота
Циклон с юго-востока накрывает Столовую гору толстой пеленой тумана. Во Вредехуке все делается зыбким и призрачным. Машины выныривают из молока и тут же снова в нем исчезают. Альма спит до полудня. Проснувшись, выползает в парике, надетом на редкость правильно и аккуратно, глаза сияют.
– С добрым утром!
– С добрым утром, миссис Альма, – испуганно отзывается Феко. Подает ей овсянку с изюмом и чай.
– Феко, – говорит она, выговаривая имя так, будто пробует на вкус. – Ты ведь Феко? – будто проверяет она, после чего на разные лады произносит его имя еще несколько раз.
– Вам бы лучше сегодня из дому не выходить, миссис Альма, как вы думаете? На дворе ужасная сырость.
– Да, посижу дома. Спасибо.
Они садятся на кухне. Альма бодро шурует кашу в рот большими ложками. Телевизор бормочет новости о нарастании напряженности, нападениях на фермы, беспорядках на подступах к Центральной городской больнице.
– Вот взять моего мужа, например, – ни с того ни с сего начинает Альма, обращаясь не то чтобы к Феко, скорее ко всей кухне в целом. – Его страстью всегда были камни. Камни и в них всякие мертвые кости. Вечно ездил, как он называл это, воровать трупы из могил. А моей страстью… даже и не знаю. Домá, может быть. Я была агентом по недвижимости задолго до того, как в этот бизнес хлынули женщины.
Феко кладет ладонь себе на макушку. Если не обращать внимания на некоторую нетвердость тона, голос у старухи звучит так, что можно подумать, будто Альма помолодела лет на десять. Телевизор продолжает бубнеж. Окна веранды все плотнее обступает туман.
– Бывали разные времена. То я бывала счастлива, то нет, – продолжает Альма. – Это как у всех. Говорить про кого-то, что он счастливый или что он несчастный, просто глупо. Мы ведь тысячу раз меняемся каждый час.
Высказавшись, она смотрит на Феко, хотя и не совсем на него. Смотрит так, будто за его левым плечом плавает призрак. По саду растекается туман. Деревья понемногу исчезают. Пропадают шезлонги.
– Ты согласен со мной? – (Феко зажмуривает глаза, снова их открывает.) – Ты счастлив?
– Кто, я? Я, миссис Альма?
– Тебе надо завести семью.
– Так у меня есть семья. Помните? У меня мальчик, сын. Ему сейчас пять лет.
– Пять лет, – повторяет Альма.
– Его зовут Темба.
– Понятно. – Она втыкает в остатки овсяной каши ложку и смотрит, как она медленно заваливается черенком на край тарелки. – Ну-ка, пойдем.
Феко поднимается за ней по лестнице в гостевую спальню. В течение целой минуты она стоит с ним рядом, и оба смотрят на ее стену, увешанную бумажками и картриджами. В полуприседе старуха сдвигается то туда, то сюда вдоль стены. Беззвучно шевелит губами. Напротив Феко к стене пришпилена открытка, на которой маленький островок окружен бирюзовым морем. Два года назад Альма трудилась над этой стеной каждый день – клеила, что-то куда-то перемещала, вдумывалась. Сколько раз Феко носил ей сюда обед?
Протянув руку, она трогает уголок фотографии Гарольда.
– Иногда, – говорит она, – у меня бывают проблемы с памятью.