- Так и есть, - сказал я, - я тоже так думаю.
- А знаешь, отчего хороша пустыня? - спросил вдруг Юра. И тут же ответил: - где-то в ней скрываются родники.
Я улыбнулся, вспомнив эту фразу. Теперь мы медленно брели по Ветхозаветному зоопарку, где были собраны, как нам рассказали, все птицы и животные, которые упоминаются в Библии.
Впечатление было такое, что ты попал в начало времен.
- Тогда еще не было даже названий, - сказал Юра.
Я только кивнул. Мы уже и думали об одном и том же.
А потом, закутавшись в теплую шаль нежной восточной ночи, мы с Юрой бродили по древним безлюдным улочкам старого города, все еще исповедуясь друг перед другом, притираясь и все больше сближаясь.
Но как мы выбрели друг на друга в пустыне - это было загадкой.
Глава 18
В конце октября ночи здесь очень холодные. Вообще надо сказать, что Иерусалим славен своими ночами. Как и в каждой восточной ночи вдалеке от города здесь немыслимо черное небо... И такие звезды... И такая тишь... И тьма тьмущая. Лишь вдали над городом желтый серп ночного освещения. Кажется, к тебе вот-вот сойдет Бог с небес, все вокруг торжественно и свято. Веришь: здесь начало жизни.
Эта была уже третья ночь, которую мы проводили здесь вместе. Мы были неразлучны, как жених и невеста, словно это был наш медовый месяц. Целый день мы сидели в номере с нашими воспоминаниями, голова у меня гудела, просто раскалывалась и даже три рюмки коньяка, выпитые как лекарство от мигрени, меня не спасали. Я принял ванну и выпил еще рюмку коньяку, мы уже забрались в постели, как вдруг Юра решил:
- Идем!..
На него это было похоже.
- Идем, - повторил он, выбираясь из-под одеяла.
Свет мы погасили, и я уже готов был провалиться в долгожданный сон. Видимо, у него появилась идея! Так бывает - вдруг не до сна!
- Сейчас, в три часа ночи? - пробормотал я.- Весь мир уже спит.
- Не весь, - возразил Юра, - одевайся. Идем!
Голова раскалывалась, я оделся. Мы вышли.
- Куда мы идем?
Вопрос сам слетел с моих губ. Не задать его мог только человек, абсолютно смирившийся с властью бесконечной стихии. Мы шли по безлюдным темным улицам, на душе было жутко, даже фонари, казалось, приглушили свой свет, пугаясь наших шагов. За нами плелись наши тени. Ни машин, ни одной живой души. Огни города остались далеко позади, теперь мы брели наугад по пустыне, спотыкаясь о камни и хватаясь руками за воздух. Юра воздвиг стену вокруг этой ночи, и я не мог никуда теперь ускользнуть. Мы молчали. Юра только кряхтел и что-то бормотал себе под нос. Сперва у меня в голове роились вопросы, но вскоре мне понравилась его идея встретить рассвет в пустыне. Других причин, заставивших его тащить меня в ночь, я не видел. Не видел я и ничего перед глазами, только небо в том месте, где вероятнее всего был запад, еще едва светилось над изломанной линией горизонта. Вполне возможно, что там был восток, вызревал, пробивался к жизни новый день. В золотых россыпях звезд черного чужого мне неба я плохо ориентировался, а для Юры, казалось, это был не первый ночной поход, он шел ровным уверенным шагом, и я едва за ним поспевал. От быстрой и чересчур для меня опасной (вдруг камень попадется под ноги или провалишься в яму!) ходьбы стало жарко. Мы не останавливались ни на минуту. Я был в его власти, и мы были во власти этой ночи. Юра запер эту ночь на замок и выбросил ключ. Прошло еще минут сорок, мы шли и шли, и я только поражался Юриному упорству.
- Ага, вот...
Это были его первые слова в то раннее октябрьское утро, это было утро, значит, шли мы действительно на восток. Рассвет уже зрел на глазах и картина открывалась, в самом деле, прекрасная. Это было чудо, чудесное чудо! Вскоре я увидел чахлое деревце, к которому мы направлялись и смог объяснить себе Юрино «Ага, вот...». Это был, по всей вероятности, конечный пункт нашего путешествия. Можно было предположить, что Юре были знакомы эти места, это деревце, эти рассветы, и ему захотелось меня удивить.
Это был не сон, нет, я давно проснулся.
- Ну вот, - сказал Юра, - мы и дома.
Он остановился у самого деревца, обошел его и остановился так, что я мог уже видеть его лицо, блестящие прозрачные стекла очков и даже увеличенные диоптриями его глаза. Они почему-то зло смотрели на меня, я был удивлен. Наверное, показалось, подумал я и улыбнулся навстречу их взгляду.
- А теперь слушай, - сказал Юра, и я вдруг услышал какой-то щелчок, а затем его голос, чуть приглушенный и идущий откуда-то снизу точно из преисподней. Я не сразу сообразил, что этот голос исходил из моего диктофона, зажатого в его левой руке, и когда это ко мне постепенно пришло, я вдруг увидел в его правой руке, как это обычно описывают в детективных романах, холодный металлический блеск ствола пистолета. У меня, конечно, не задрожали коленки и не подкосились ноги, но чувствовал я себя, как мешком прибитый. Если честно - я не знал, я не знал, что делать. Рассвет все так же плескался в его очках, за стеклами которых уже можно было прекрасно видеть ледяной вопросительный взгляд хозяина, который ждал ответа на один-единственный вопрос: «Ну, что ты теперь скажешь?». Шевельнись я и едва заметное дыхание ветерка могло привести в движение Юрин указательный палец, уцепившийся в холод курка. Палец, видимо, просто примерз к курку. Пока я соображал, что же все-таки делать, Юра выключил диктофон. Мне показалось, что он даже сглотнул слюну от удовольствия, от удовольствия, что ему, наконец-то, удалось меня пригвоздить к стене, пришпилить, как какую-то там бабочку или кровососа-клеща, впившегося в его уже устоявшуюся и размеренную жизнь и пьющего теплую успокоившуюся кровь его свободы. Точечное жерло смерти, ее черный зрачок по-прежнему равнодушно взирал на меня снизу вверх, и вот этот одноглазый немой, чертов циклоп, приводил меня в ужас. Мелькнула мысль, что все это может плохо закончиться, и тут, независимо от моей воли, чисто механически, как это бывает в хороших кино, мне на выручку пришла интуиция. Вдруг я расхохотался. Я схватился руками за живот и, упав на колени, хохотал что есть сил, что есть мочи смеялся, аж до слез, да, до слез, до колик в животе, до истерики, веришь, до слез?.. Я упал на спину и задрыгал ногами, и смеялся, смеялся... Потом сел. Я сказал: