– Мои враги говорят, что мой внук посещает дом известного еретика, опасного человека. Это наносит ущерб моей репутации.
Сердце Тигхи ушло в пятки. Его мысли возвратились к прошлому вечеру. До того он несколько раз бывал в доме Уиттера, однако лишь вчера вечером там прозвучало нечто, чему можно дать определение ереси. Не может быть, чтобы слухи о том, что случилось несколько часов назад, успели облететь всю деревню.
– Ты, – повторил дед, опять устремляя взгляд на Тигхи, – мой единственный внук.
Тигхи опять кивнул, но теперь почувствовал, что его щеки покрылись румянцем. Сердце учащенно забилось. Однако дед ничего больше не сказал, и в комнате повисла гнетущая тишина. Дед Джаффи взял бурдюк и, причмокивая, допил молоко, вытер тонкую линию с верхней губы тыльной стороной ладони и откашлялся.
– Дочь, – произнес он, не глядя на ма, – ты потеряла козу.
– Да, па, – ответила она тихим голосом.
– Я сожалею о твоей потере.
Опять наступило молчание. Тигхи заметил, что отцу стоит немалого труда не дать выражению изумления полностью овладеть его лицом. Лицо ма пока оставалось непроницаемым.
– Дочь, – сказал па, – часть этой козы принадлежала мне.
– Это правда, па.
– В такое время, – продолжал дед, сделав широкий жест правой рукой, – нет нужды требовать срочного возврата столь больших долгов.
Эти слова удивили даже ма. Невозмутимость исчезла с ее лица. Но она возразила:
– Спасибо, па, но это ни к чему.
Дед фыркнул, и его рука упала вниз. Тигхи опять украдкой посмотрел на деда. Щека деда дернулась, как дергается морда козы, когда ее одолевают мухи. От этого движения часть влаги выползла из его глаза и бусинкой скатилась по морщинистой щеке. Тигхи еще не доводилось видеть деда таким.
– Когда Бог построил стену!… – воскликнул он внезапно и громко, словно начиная очередную проповедь, но тут же осекся.
Наступила непродолжительная пауза.
– Констак умер, – сказал он гораздо тише. – Скончался ночью. Бог взял его к себе ночью.
Некоторое время все сидели в молчании. Затем ма нерешительно произнесла:
– Какая ужасная новость.
– Смерть не минует никого из нас, – внезапно пророкотал дед. – Так установлено Богом. Вот почему он поместил нас на стену, чтобы во все времена мы помнили о шаткости и превратности жизни, о ее бренности, о неминуемости смерти.
Однако по мере того, как дед произносил эти слова, страстность проповедника в его голосе угасала, и к концу предложения священник перешел почти на шепот. На нижней реснице задрожала еще одна слеза и затем скатилась по щеке.
– Он был другом, – тихо произнес дед.
– Я знаю, – отозвалась ма и, протянув руку, дотронулась до отца.
Однако ее прикосновение как бы вернуло деду его прежнюю самоуверенность. Он резко встал и громко проговорил:
– Сегодня мы его кремируем, и было бы неплохо, если бы на этой церемонии присутствовали все жители деревни. Он был великий человек. Хороший человек. Мы должны сжечь его и послать его душу вместе с дымом вверх по стене. Бог ждет его душу. Бог сидит наверху стены и видит все.
Гордо расправив плечи, дед прошествовал к двери и оставил их дом.
Некоторое время Тигхи наблюдал за тем, как его па и ма обменивались взглядами. Затем ма покачала головой и встала из-за стола.
Помогая па производить в доме обычную утреннюю уборку, Тигхи спросил:
– Дед был очень близок с Констаком, верно?
Па быстро взглянул на него и сказал:
– Вообще-то да, они были очень близкими друзьями. Знали друг друга много лет. Гораздо больше, чем ты прожил на свете.
Однако Тигхи поймал себя на мысли, что его больше интересует, в какой момент ночи умер старый Констак. Когда Тигхи находился в доме Уиттера или после? Шелест голубиных крыльев в звездном свете; рвотная масса изрыгается из горла Тигхи подобно холодному блеску души, оставляющей тело. Все это наполнило его голову странным ощущением.
Когда все неотложные дела по дому были сделаны, а па и ма пошли в хлев посмотреть козу, которая должна вскоре дать приплод, Тигхи отправился в деревню. Внизу, на выступе главной улицы пара младших проповедников деда готовили погребальный костер, кое-как связывая в пучки сухие стебли высокого бамбука. Тигхи постоял около и поглазел на их работу. Люди сновали по улице взад-вперед, и кое-кто присоединился к Тигхи в его пустом времяпрепровождении.
Священники тем временем принялись сгибать тонкие бамбуковые доски, придавая им нужную форму. В получившийся короб поместят тело покойного Констака. По краям священники положили еще травы и бамбука. Поглазев немного, зеваки уходили.
Тигхи поднялся по общественной лестнице и пошел вверх по ряду более коротких выступов, располагавшихся выше и правее деревни. Здесь находились механические мастерские. В одной из них, где ремонтировали и изготавливали часы, работал его друг детства Акате. Он был ровесником Тигхи, однако его семья не относилась к числу обеспеченных, и потому Акате большую часть времени проводил в закутке рядом с мастерской, работая с различными часовыми устройствами при дневном свете.
– Ты слышал? – спросил Тигхи, неторопливо приближаясь к другу. – Этой ночью умер Констак.
– Все уже знают это, – ответил Акате, не поднимая глаз и продолжая копаться в маленьких часах.
Они были сделаны из пластмассы, и потому колесики и шестеренки износились и расшатались. Акате смазывал механизм коробочки.
Тигхи опустился на траву перед Акате.
– Ты пойдешь на похоронную церемонию?
– Если успею покончить с этим. – Акате поднял голову. Один глаз у него был по-прежнему прищурен в типичной манере часовщика. – Вчера один человек продал моей ма запчасти к энергоблоку. Теперь у нас полный набор.
– Набор чего? – спросил Тигхи, хотя он совершенно не разбирался в деталях часовых механизмов.
– Понимаешь, это что-то вроде мембраны, которая, как думает моя ма, служила экраном. У нас есть также зубцы от этой штуки, и каждый зубец промаркирован символом. Я даже смог различить некоторые из них – «Р», «А» и что-то похожее то ли на «Ц», то ли на «С».
– Это хорошо, – сказал Тигхи без энтузиазма. – Так ты идешь?