Утром Тигхи с похмелья не знал, куда деться. Голова трещала, сильно опухли глаза. Во рту все горело, страшно хотелось пить. Нетвердо ступая, Тигхи побрел по уступам, а затем поднялся по лестнице к стоячей трубе. Невольница молча следовала за ним.
У трубы стоял какой-то калека с желтой повязкой, обозначавшей принадлежность к сословию невольников. Привычное зрелище: раб, набирающий в кувшины воду и несущий ее затем в хозяйский дом. Удивление вызывало лишь то, что у этого раба была только одна нога. Сколько Тигхи ни напрягал свою память, он никак не мог припомнить, чтобы ему когда-либо приходилось видеть одноногого невольника.
Этот человек удерживал равновесие при помощи костыля. Тигхи грубо отпихнул его, так что тот уронил кувшин и в страхе громко закричал. Ведь если бы кувшин разбился, ему не миновать порки. Однако Тигхи не обратил ни на раба, ни на его кувшин никакого внимания. Ему отчаянно хотелось пить. Остальное его не интересовало.
Утолив жажду, Тигхи повернулся к невольнику:
– Послушай, одноногий! Если ты все время падаешь, то нечего тогда выходить из дому. Какой ты неуклюжий, однако.
Невольник сидел на земле, выставив перед собой единственную ногу и костыль. Кувшин, к его счастью, остался цел. Что-то дрогнуло в памяти Тигхи. Он присел на корточки и заглянул калеке в лицо.
– Простите меня, хозяин, – пробормотал невольник, потупив взгляд.
– У тебя есть имя, – медленно произнес Тигхи.
– У рабов не бывает имен, хозяин, – смиренно ответил невольник. – Раб – всего лишь раб.
– По-моему, тебя зовут Мулваине, – не отставал Тигхи.
Невольник вздрогнул, но по-прежнему не поднимал головы.
– У рабов не бывает имен, хозяин, – сказал он снова.
– Мулваине! – воскликнул Тигхи, и сердце его заколотилось от радости. – Мулваине, это же я – Тигхи. Ты помнишь меня… платон? Армию? Мы отнесли тебя в Сетчатый Лес. Мулваине. – Юноша протянул руку и потрогал культю калеки. Нога была отрезана почти по самое бедро. – А я-то думал, ты погиб. В самом деле. Да, вот как вышло с твоей ногой.
Невольник медленно поднял голову и робко взглянул на Тигхи.
– Это было совсем в другой жизни, хозяин, – произнес он дрожащим голосом.
– С тех пор прошел всего лишь год, не больше, – сказал Тигхи. – Я Тигхи! Ты должен помнить меня.
В глазах Мулваине появилась некая осмысленность. Он задрожал, и из его глаз заструились слезы. Из открытого рта вместо слов выходили лишь всхлипывания.
– Почему рабы все время плачут? – раздраженно спросил Тигхи.
– Тигхи, – сказал раб тихим голосом. – Мне невыносимо думать о моей прежней жизни. Сердце разрывается от боли.
– Пойдем, – проговорил Тигхи с внезапной решимостью. – Пойдем, отведи меня к своему хозяину, и я выкуплю тебя. Я выкуплю тебя.
Хозяином Мулваине оказался морщинистый старикашка. Во время войны он служил офицером в армии Отре, объяснил Мулваине Тигхи, ковыляя рядом. Он был ранен в ногу, которую ампутировали. Он не хотел видеть рядом с собой здорового человека, который бы постоянно напоминал ему о его физической неполноценности.
– Его самолюбию льстит, что он может помыкать мной, – сказал Мулваине. – К тому же моя культя короче, чем его.
– Я тоже калека. У меня неправильно срослась ступня, и я прихрамываю, правда, теперь уже не так сильно, – произнес Тигхи. – Слава богу, ее не отняли совсем. Пусть и искалеченная, но все же целая нога. Я думаю, этот тип вполне согласится обменять тебя с твоим костылем и безобразным лицом на два бриллианта и мою невольницу в придачу!
Однако хозяин Мулваине оказался на редкость упрямым, зловредным стариканом. Он жил с двумя другими ветеранами войны в узкой, похожей на коридор комнате на одном из верхних уступов города. Его соседи держали на двоих одну служанку-невольницу, но хозяин Мулваине, похоже, настолько прикипел душой к своей одноногой собственности, что никак не хотел расставаться с ней.
– Да ты посмотри на эти камни! – уговаривал его Тигхи. – Ты что, не понимаешь, какую они имеют ценность! Они стоят куда больше, чем этот калека.
– Я привык к нему, – сказал старик, почесывая подбородок, поросший грязной щетиной. – Что мне толку от этих бриллиантов?
– Ты мог бы купить за них пять рабов!
– А на кой черт сдались мне пять рабов?
– Ну, не хочешь рабов, купи что-нибудь другое. Все, что захочется. И еще я дам тебе в придачу свою невольницу.
– Мне не нравится ее вид. Сразу видно, что она больна. Вряд ли зиму протянет.
Несговорчивость старика раздражала Тигхи все больше и больше.
– Не упрямься, не то будет хуже, – предупредил он.
– Ах ты, сопляк, варвар! – вскричал, побагровев от злости и обиды, старик. – Да знаешь ли ты, что под моим началом служила дюжина солдат! На войне я потерял ногу! Я не потерплю, чтобы всякие молокососы врывались сюда и ставили мне свои условия.
За то время, что Тигхи прожил в Восточном Городе, его поведение и манера держаться в значительной мере изменились. Застенчивость и скромность уступили место самоуверенности, граничащей с наглостью. Встретив отпор со стороны одноногого ветхого старика, Тигхи немного стушевался, но тут же напомнил себе, что он теперь мужчина.
– Это необычные, очень ценные бриллианты, – продолжал Тигхи гнуть свою линию, – ты будешь дураком, если откажешься от этой сделки.
– Ты меня еще и дураком называешь?
– Я говорю то, что вижу, – ответил Тигхи.
– Идиот! Я командовал дюжиной солдат! – Старикан схватил посох, на который он обычно опирался при ходьбе, и сделал выпад в сторону юноши, метя тому в голову. Тигхи вовремя уклонился, предвидя такой поворот в разговоре, и посох угодил концом в стену. – Ах ты, негодяй, мерзавец! Как ты смеешь! – завизжал, исходя слюной, старик.
Два других обитателя длинной, узкой комнаты, сидевшие в ее конце, захихикали, потешаясь над своим собратом, который в бессильной злобе являл собой комическую фигуру.
– Только дурак может отказаться от такого выгоднейшего предложения, – хладнокровно заявил Тигхи, подбадриваемый ироническим смехом соседей ветерана.
Лицо старика потемнело от ярости, и он подался вперед, намереваясь встать со стула и изо всей силы огреть Тигхи посохом. Юноша наклонился и, положив руки на плечи старика, с силой нажал на них, заставив его снова сесть. Старик замахал руками, как маленький, капризный ребенок, впавший в истерию, мыча что-то нечленораздельное и брызжа слюной. Затем последовал громкий вдох, и его глаза остекленели. Тело обмякло, а на лице отпечаталась гримаса изумления и боли.