– Неужели я сказал такое? – удивился Мулваине. – Кажется, это было так давно, хозяин.
Тигхи скорчил гримасу.
– Не называй меня так, – раздраженно проговорил он.
Обращение Мулваине лишний раз подчеркивало необратимость крутых перемен, происшедших с ними, и это лишало Тигхи, стремившегося хоть на короткое время, но испытать прежние чувства, вернуться в прошлое, душевного равновесия, выводило его из себя. Успокоившись, юноша продолжил свое повествование:
– Вообще-то в этом есть намек на истину, но она оказалась все же иной, отличавшейся от той, какая существовала в моем воображении. Я видел нас маленькими, а Бога большим. Однако теперь, когда я достаточно постранствовал, я знаю, кто построил стену. Я встречался с человеком-богом, и он… они такие же маленькие, как и ты, как и я. Похоже, что Бог и человек одного и того же масштаба, одного и того же роста, точь-в-точь, никакой разницы. Оказывается, Бог – часть нашей семьи, часть нашей деревни, он и она живут в едином лице среди нас. Кажется, необъятность Вселенной внушает ему такой же благоговейный страх, как и нам, он так же склонен препираться со своим Возлюбленным, как и мы между собой. Я привык думать, что Бог не подвержен никаким изменениям; однако в своих странствиях обнаружил, что это не так; что изменения ему по нраву. Вот почему он пленен этим миром, этой мировой стеной. Перемены – мощная штука, которая будет, пожалуй, покрепче спиртного. Они затягивают нас вовнутрь.
– Сколь многому вы научились, хозяин Тигхи, – произнес Мулваине с оттенком сарказма.
Его взгляд был по-прежнему прикован к земле. Тигхи встал и принялся ходить взад-вперед, чтобы размять ноги, затекшие после долгого сидения на корточках.
– Мы родом из могучего и гордого народа, Мулваине, и об этом нельзя забывать, – сказал он. – Наш народ достиг очень многого. И нас тоже ждут великие свершения. Это мне было обещано. И я поклялся вернуться в свою деревню. Ты отправишься со мной.
– Мне очень тяжело ходить, хозяин, – произнес Мулваине жалобно. – У меня только одна нога, и костыль сильно натирает под мышкой.
Тигхи не услышал его, а может, и услышал, но не придал никакого значения словам Мулваине.
– Я вернусь в свою деревню как принц, – сказал он. – Это звание принадлежит мне по праву. Если там до сих пор верховодит мой дед, я поставлю его перед фактами. Открою ему истину, расскажу то, что мне теперь известно о мировой стене.
Глава 5
Весь остаток дня Тигхи провел в хлопотах: он пытался куда-то пристроить свою невольницу. Дело оказалось куда более сложным, чем он первоначально предполагал. Мало кто проявлял интерес к такому болезненному созданию. Каждый раз, когда Тигхи приводил ее к очередной двери, к очередному потенциальному покупателю, девушка начинала плакать. А когда покупатель ругал ее и называл хилой и никудышной, рабыня рыдала на чем свет стоит.
– С тобой нет никакого сладу, – упрекал ее Тигхи. – Ты хныкаешь при мысли о том, что я продам тебя, и точно так же плачешь, когда тебе в голову приходит мысль, что мне не удастся продать тебя. Ты точно уверена, что не хочешь пойти с нами?
– Я не хочу уходить из города, хозяин, – проскулила девушка.
– Ну что ж, мы с Мулваине уходим на запад. Мы увидим чудеса – неужели ты не испытываешь никакого желания увидеть чудеса?
Девушка испуганно покачала головой. В конце концов Тигхи нашел одного пекаря, который согласился взять ее.
– Она маленькая, и это очень хорошо. Стало быть, ей будет легко залезть в мою печку и чистить углы, – сказал он. – Я заплачу тебе за нее хлебом.
Тигхи проклял про себя день, когда он потратил на такое бесполезное создание два ценных камня, однако исправить эту ошибку уже было нельзя.
Вернувшись за Мулваине, он угостил его свежеиспеченным хлебом. Прежде чем отправиться с невольницей к пекарю, Тигхи оставил его на центральном выступе смотреть никогда не кончавшееся представление.
– Все в порядке. Пойдем, Мулваине, – сказал он.
– Минутку, хозяин, – умоляющим тоном произнес раб. Тигхи перестал ругаться на него за то, что тот называл его хозяином. Это, похоже, не имело никакого смысла, поскольку такое обращение было уже у Мулваине в крови. – Этот актер уже шатается и скоро упадет.
Тигхи протолкнулся поближе к месту, где шел спектакль. Мулваине, будучи рабом, не осмелился последовать за ним. Впрочем, высокий рост позволял ему видеть все через головы тех, кто стоял впереди. Актер, о котором шла речь, начал тем временем произносить длинный монолог. Одетый в балахон из ярко-красной ткани, он выглядел изможденным. Лицо пожелтело от усталости, а руки дрожали, как какие-то вибрирующие устройства. Он уже не декламировал свою роль, а каркал осипшим голосом. Два молодых актера стояли наготове в первых рядах зрителей и зорко следили как за своим обессиленным коллегой на сцене, так и друг за другом. Очень скоро им предстояло занять место выбывшего из строя.
Кандидат на выбывание подтянулся из последних сил. Его сухой, надтреснутый голос дрожал.
– Мне предстоит в одежды самой смерти облачиться, – произнес он. – Мне предстоит одежды самого конца примерить. – Последовал широкий театральный жест, и актер замер на месте с протянутой рукой, которая так тряслась, что некоторые зрители даже отвели глаза и поежились. Он показывал на одного из своих товарищей по цеху. – Мне предстоит в одежды самой смерти облачиться, – сказал он снова. – Мне предстоит одежды самого конца примерить. Я стану смертью, и в этом качестве я буду вечен, Я буду вечен.
– Мир высок, – произнесла другая актриса. Это были ее единственные слова за последние полчаса. Тигхи узнал это от зрителя, стоявшего справа от него.
– Одно и то же. Заклинило ее, что ли? – громким голосом выразил он свое неудовольствие.
– Тсс, – зашипели соседи.
– Мир высок, – повторила актриса в зеленом платье.
– Когда солнце встает, – произнес на последнем дыхании первый актер и обвел широким жестом выступ. – Когда оно поднимается и переваливает через стену.