– Что с тобой?
– Больно.
Она вытащила из его штанов правую руку, поплевала на ладонь и вернула руку на место. Затем опять принялась тереть вик. Со смазкой дело пошло лучше, и ощущение боли почти исчезло. Где-то внизу, под мочевым пузырем, сразу же начало давить. Ощущение напоминало то, которое юноша испытывал, когда ему хотелось помочиться, но вместе с тем было совершенно новым. Давление росло, быстро стремясь к чему-то осязаемому и определенному. Тигхи бросил взгляд вверх. Движение ее руки взад-вперед соответствовало движению ее ладони вниз-вверх, и в такт этим движениям покачивался торс девушки. Через отвисший край рубашки Тигхи были видны мерно колышущиеся груди. В этот момент у него перехватило дыхание: Тигхи испытал необыкновенное наслаждение. Его вик изрыгнул сначала большой сгусток густой жидкости, а затем еще один, поменьше, и после этого ничего. Уиттерша перестала тереть вик, ее лицо расплылось в широкой улыбке.
– Ну вот, – проговорила она. – Что скажешь?
Тигхи уставился на нее широко открытыми глазами.
– Потерял дар речи? – спросила девушка, явно потешаясь над ним.
Отпустив вик, Уиттерша вытащила руки из штанов Тигхи и вытерла их о траву. Обезьяны, находившиеся вблизи и наблюдавшие за ними, недоуменно загалдели.
Тигхи начал говорить что-то, но слова застряли у него в горле. Затем с содроганием, словно слова выходили из него таким же образом, как только что вышло семя, он сказал:
– Я люблю тебя.
Улыбка на лице Уиттерши сморщилась, а затем появилась снова, но еще более широкая, чем прежде. Тигхи почувствовал себя так, словно сморозил глупость.
– Мне пора домой, – произнесла она, – а то па будет очень недоволен.
С обезьяньей ловкостью она вскочила на ноги и быстро засеменила вдоль края утеса. Добравшись до уступа, девушка взобралась на него и, нагнув голову, нырнула в дверь своего дома.
Какое-то время Тигхи находился в состоянии восхищенного оцепенения. Он приложил руку к животу и пощупал его в том месте, куда стараниями Уиттерши из его вика выскочило нечто густое и липкое, похожее на сопли, которые вылетали из носа, когда сморкаешься. Осторожно, указательным и большим пальцами, Тигхи снял сгусток с волос на своем лобке и стал внимательно рассматривать его. Он имел цвет бездны. Цвет неба.
В этот момент облака рассеялись, и сквозь образовавшееся отверстие хлынул яркий, слепящий солнечный свет. Буйство его лучей заставило Тигхи прикрыть глаза. Сердце гулко билось в груди. В сознании опять возник образ ма. Почему вдруг он подумал о ней? Каждый раз, когда Тигхи вспоминал о ней, она казалась сердитой. Даже лицо ма было потемневшим от злости. Похоже, он не способен представить ее иной, кроме как на грани бешенства. Затем внезапно Тигхи охватило разочарование безысходности, затопившее его с головы до ног. Его па и ма умерли. Его ма умерла. В их смерти повинен и он. Каким образом – трудно сказать, но чувство собственной вины постоянно жило в Тигхи, и он не мог от него отделаться.
Его ма упала с мира. Как такое могло случиться с ней? Он видел ее в этот момент. Лицо ма было искажено гневом, который обычно так легко сменялся страхом. Страх и злоба одинаковы. Затем этот образ сменился другим, еще более ужасным; его ма переступила край вещей, шагая в ничто с безразличным выражением на лице. Уходила в небытие с такой же бессмысленной пустотой в голове, как и коза, которую они потеряли. Злоба и пустота одинаковы. Пустота, стремящаяся породниться с огромным, бескрайним воздушным пространством; падать, вечно падать в огненные объятия Бога.
Слева от Тигхи раздались рычание и визг. Пререкания двух обезьян переросли в драку, которая, впрочем, закончилась так же быстро, как и началась.
Тигхи плакал, причем сам толком не понимал почему. Он принялся растирать кулаками глазницы, однако грусть не проходила. Юноша чувствовал, как грудная клетка сотрясается от рыданий, загнанных вглубь. Затем испугался, что его в таком состоянии может застать старый Уиттер или, что еще хуже, сама Уиттерша. С заплаканными глазами, прерывисто дыша, он поднялся на ноги и поплелся к лестнице Уиттера. Сзади послышалась какая-то возня. Обезьяны. Или же Уиттер вышел из дому. Объятый страхом Тигхи ринулся к лестнице и быстро вскарабкался по ступенькам.
К тому времени, когда он оказался на выступе главной улицы, из его груди вырвалось оханье и скуление, вызванное как переживаниями, так и быстрой ходьбой. Совершенно не обращая внимания на посторонних, Тигхи пробрался к стене. Ноги отказывались держать его. Юноша рухнул на землю среди скитальцев и, свернувшись калачиком, стал горько плакать, уткнувшись лицом в собственные колени.
Глава 10
В конце концов поток слез ослаб, а затем и вовсе прекратился. Глаза высохли. Состояние Тигхи стало менее истерическим; уступ спокойствия расширился. Некоторое время он просто сидел, ощущая спиной успокаивающее прикосновение стены, и глазел на небо. Солнце достигло своей наивысшей точки, и все тени сконцентрировались на земле. Люди сновали по выступу в обоих направлениях. Тигхи увидел, как его дед вышел из своего дома и прытко засеменил ногами, энергично отталкиваясь от земли посохом.
Тигхи огляделся вокруг. Он оказался в самой гуще скитальцев. Они бесцельно, потухшими глазами смотрели в пространство. Многие настолько исхудали, что их кости не просто выпирали из кожи, но казалось, стремились выскочить из нее, точно так же, как их тела выпирали из одежды, которую солнце, дождь и ветер превратили в лохмотья. Тигхи бросилось в глаза, что все их движения были замедленными. Человек, сидевший на корточках рядом с ним, поворачивал свою голову как во сне. Его лицо открывало Тигхи свои черты постепенно, подобно неотвратимому ходу солнца, поднимающегося в небе. От голода глаза человека приобрели молочно-белый цвет, а кожа была испещрена розовато-лиловыми точками. Даже дышать этому бедолаге приходилось через силу, словно воздух никак не мог преодолеть лестницу, на которую были похожи ребра его грудной клетки. Он окидывал Тигхи таким взглядом, словно тот находился на недостижимо далеком расстоянии и был абсолютно безликим, как само небо, а затем так же медленно возвращал свою голову в прежнее положение.