Ртутный столбик резко пошел вниз.
— Сто тридцать, — объявил Рыбий Глаз, глядя на показания прибора.
— Ужасно, давление ниже атмосферного! — простонал доктор.
— Я с самого утра ощущаю, что в груди у меня пустота, — пояснил я.
— С самого утра, говорите? Почему же вы сразу не сказали об этом?
Доктор казался ужасно рассерженным. А я, также ужасно смущенный, не в силах был ничего ответить.
— Вы обязаны были с самого начала сказать мне об этом, — проворчал доктор и, надев на голову рефлектор, стал внимательно смотреть в мои глаза.
— О-о, — сказал он, продолжая осмотр теперь уже через увеличительное стекло. — В вашей грудной клетке действительно пустота. — И, не меняя позы, обратился к Рыбьему Глазу: — Образовалась пустота, огромная каверна... Нет, я ошибся. Виден какой-то пейзаж. Нечто, напоминающее обширную песчаную пустыню! Нет-нет, писать не нужно. Мы, врачи, не можем допустить существования фактов, противоречащих науке. Дурацкое положение. Пренебрегать духом реализма — значит нарушить общественный порядок. Это можете не записывать.
— Возможно, имеет смысл сделать рентгеноскопию?
— Блестящая идея. Пойдемте.
В рентгеновском кабинете горела красная лампа.
— Обнажите грудь, прижмитесь к стеклу и вдохните...
Щелкнул выключатель, лампа погасла, стало совершенно темно. Трансформатор застрекотал, как сверчок.
— Ой-ой... — раздался голос доктора.
— Ай-яй!.. — завопил Рыбий Глаз.
— Трудно утверждать, что никаких отклонений не обнаружено, — сказал доктор.
— Вы совершенно правы, — ответил Рыбий Глаз. — Этот пейзаж кажется мне знакомым...
— Мне тоже, — сказал доктор, понизив голос.
— О-о, вспомнил! — воскликнул Рыбий Глаз, ударив в ладоши. — Это пейзаж... да-да, я не ошибаюсь, из иллюстрированного журнала, который лежит в приемной.
— Это противоречит науке! Но каким же образом?..
— Я вот что думаю: поскольку из-за какой-то случайности давление в грудной клетке так резко упало, пейзаж оказался поглощенным — такого не могло произойти?
— Послушайте! — закричал доктор, хватая меня за руку. — У вас-то у самого есть по этому поводу какие-нибудь соображения?
Я понял, что попал в безвыходное положение, и, махнув на всё рукой, ответил:
— Очень виноват перед вами. Я как раз собирался просить у вас прощения. Все было именно так. Никакого злого умысла у меня не было, но пока я рассматривал пейзаж, он вдруг исчез. Значит, и в самом деле поглотил. Но непреднамеренно...
— Непреднамеренно... Хм, возможно. Хорошо еще, что дело ограничилось всего лишь фотографией, а вдруг таким же манером вы начнете поглощать все, что вам приглянется, — представляете, к каким это приведет серьезным неприятностям?
Доктор включил красную лампу, а Рыбий Глаз, кипя злобой, вплотную подступил ко мне. Но доктор, уже совсем другим тоном, стал нерешительно увещевать его:
— Оставьте, оставьте! Больного иногда приходится и укорять, ничего не поделаешь. Мы должны постараться, чтобы никто не пронюхал, что здесь произошло. Уважаемый номер пятнадцатый достоин сожаления, но, хочет он того или нет, чтобы и у нас не возникли неприятности, необходимо побыстрее избавиться от него.
Они вдвоем подскочили ко мне, крепко взяли под руки, подтащили к окну и с силой толкнули в спину. Я полетел головой вниз на бетонированную дорожку — от боли и ослепительного света по щекам потекли слезы. Рыбий Глаз выкинул мой пиджак и с треском захлопнул окно. Я стряхнул с пиджака пыль и поднялся на ноги; ощущение пустоты еще усилилось, тоска превратила окружающий меня пейзаж в блеклый и невыразительный.
Тот же самый художник в конце платановой аллеи сидел неподвижно в прежней позе. И устроившийся у его ног маленький бродяжка, так же как и тогда, давил вшей. Проходя мимо, я повернулся в их сторону и увидел, что холст остался в неприкосновенности. Я не удержался от вопроса:
— Почему вы не рисуете?
— Жду, разве не ясно? — резко ответил художник, продолжая смотреть прямо перед собой.
— Чего же вы ждете?
— Чего жду? Знать бы, чего ждешь, не было бы нужды ждать.
Верно, подумал я, продолжая путь.
Я повернул в сторону, куда указывала стрелка с надписью «Зоопарк», только потому, что хотел посмотреть на зверей, — никакой другой причины не было. Я думал, что, увидев животных, подобно мне лишенных имени, я утешусь в своем горе. И еще я подумал, что времени у меня сколько угодно и куда его девать — не знаю.