— Я ничего не вижу! — закричал Александр, рванувшись назад.
— Смотри!!!
И тогда он увидал, как из тьмы ползут, рыча и изрыгая адский огонь, чудовища. Чудовища мчались, сминая землю, точно желая уничтожить на ней все живое. А за ними бежали люди. Но вдруг словно из-под земли перед одним из чудищ встал витязь. Чудище видимо не заметило его, поскольку был он весь в дивном белом одеянии с макушки до пят, не видно на снегу. Человек этот взмахнул рукой в сторону чудища. И то разом вспыхнуло громадным факелом. Но другое тут же оглянулось и извергло из пасти огонь — а через миг накатило на воина, опрокинуло, вдавило в землю.
— Что это?! Что это?! Кто они такие?! — Санька не узнавал своего голоса — тот совершенно охрип.
— Смотри! — вновь потребовал белый сокол.
И не сокол это был вовсе. Какой-то высокий воин, весь в светлом, стоит рядом. Белый плащ с плеча скользит на землю. Под изгибом шлема сверкают огнем золотые глаза.
Санька оборачивается, но храма позади уже нет. Только широкое поле с раскиданными по нему припорошенными снегом телами. И воина рядом нет больше. Лишь слова молитвы по-прежнему звучат, хотя теперь и вовсе непонятно, кто твердит их.
Святый Боже, святый крепкий, святый безсмертный, помилуй нас!
Санька вскрикнул, дернулся и… едва не упал с узкой лежанки на пол.
Избушка была полна предутреннего сумрака.
Старец Савватий так и стоял на коленях перед иконами, то сгибаясь пуще прежнего в земном поклоне, то поднимая свою белую голову к образам и воздевая руку со сложенным двуперстием. Услыхав возглас отрока, а затем и шорох, обернулся, оперся рукой об пол, встал.
— Что так кричал? — голос его был все так же ласков, но лицо будто бы осунулось и посуровело за эту ночь. Может и он, читая молитвы, что-то видел?..
— Сон был непонятный! — мальчик сел на лежанке, мотая светлыми кудрями и пытаясь избавиться от ощущения, что все виденное им действительно было. — Я будто Страшный Суд видал.
Схимник рассмеялся.
— Ну, скажешь! Откуда ж тебе ведомо, каков он будет? Никто того не знает.
— Я белого сокола видал! А потом он человеком сделался… Еще какие-то страшилища ползали, людей давили, огнем плевались.
Савватий грустно покачал головой.
— Вставай, не то жизнь проспишь. Обувайся.
Санька отыскал под лавкой лапти и сунул было в них ноги, но вспомнил, что вечером был бос, и тут же быстро глянул на схимника:
— Отче, а лапотки-то твои…
— Надевай, надевай! — старик опять ободряюще тронул голову мальчика. — У меня своего ничего нет и быть не может. Я же монах, обет нестяжания давал. Что мне для жизни нужно, люди добрые подают, иногда сверх меры. Но не откажешь — руку дающего отвергнешь, значит возгордился! Крестьяне в дупло на опушке этих калиг лычных ишь — целых три пары засунули, а ног у меня сколько? Надевай, да пошли по грибы. Хлеб-то ты вчера съел.
Услыхав эти слова, мальчик радостно встрепенулся:
— Значит, можно у тебя пожить, да, дедушка? Пока хозяин меня не простит?
Савватий буркнул под нос что-то вроде: «Хозяин… Господь Бог наш — вот кто хозяин…», еще раз со вздохом перекрестился на образа и достал из-за сундука плетеную корзину.
— Пожить — оно, конечно, можно. А опоздать не боишься?
— Опоздать? К чему это?
Схимник не ответил. Шагнув к низкой двери, отворил ее и впустил в избу прозрачный поток утреннего света.
— Пошли. Грибы белые сейчас как раз из земли вышли. Нас ждут. Идем.
Грамота десятника
(1609. Сентябрь)
Григория и Фрица разбудил грохот. Спросонья оба не враз сообразили, где находятся.
Колдырев скатился с широкой кровати, на которой они спали вдвоем — в точном соответствии с правилами европейских постоялых дворов, где незнакомые люди обычно делили постель, и глянул в окошко. Какой-то человек, державший под уздцы коня, колошматил в ворота постоялого двора то ли палкой, то ли рукоятью сабли. Колошматил и орал по-польски:
— Отворите! Немедленно отворяйте, или я прикажу высадить и ворота, и дверь!
— Это что же, за нами? — Колдырев обернулся к неслышно подошедшему сзади Фрицу. — Не из-за десятника ли нашего?
— Очень может быть, — напряженно согласился Фриц. — Вдруг кто-то все же видел нас. И донес. Надо было дальше уехать…
— Но как, бес их забери, они проведали, по какой дороге…
— Тоже могли видеть. Да и дороги от того места ведут всего две. Слушай, Григорий, теперь не до вопросов!