Студенты не ожидали вмешательства и дрогнули, чем усатый и не замедлил воспользоваться. Одного он пресильно треснул шпагой прямо по предплечью возле гарды. Противник был без обычных для поединка длинных — в локоть — перчаток из толстой кожи, а потому, истошно завопив, выронил короткую шпагу с замысловатым украшенным эфесом, и, затряся рукой, отскочил в сторону. Другого «солдафон» — как бы продолжением того же изогнутого удара — угостил плашмя по широкополой шляпе с пижонскими цветными перьями. Тот закачался и рухнул на задницу, нелепо уставившись в глубину улицы. «Были бы мозги — наверняка получил бы сотрясение мозга», — глядя на осоловевшего студента, вспомнил старую шутку Григорий.
Тут-то противники и показали спины — хотя в данном случае, скорее, зады. И Григорий удержаться не сумел. Поступил, признаемся, неблагородно. Проводил одного из замешкавшихся студентов, легонько ткнув острием шпаги в то место, которое служило самым ярким выражением его свободомыслия. Вновь раздался отчаянный вопль, и вся компания резво припустила прочь, провожаемая дружным хохотом русского и немца.
Только тогда усатый повернулся к неожиданному союзнику:
— Спасибо. Я бы и сам справился, но всегда приятно, когда кто-то встает с тобой плечом к плечу…
— Я вообще-то прибыл с миротворческой миссией… Честно, думал вас с ними разнять. Но соблазн оказался слишком велик.
— Господи, кого только не носит земля германская! Стыдно за родину, право слово. А ведь их становится все больше и больше, вон, даже в университете завелись, выживают постепенно честных христиан…
— Не переживайте, добрый господин. — Григорий приятельски хлопнул «солдафона» по плечу и уверенно сказал: — Это всё наносное. Неприятные, но временные плоды свобод и просвещения. Вскоре они исчезнут сами собой.
— Хотелось бы верить, — вздохнул немец.
— А как иначе! Влечение мужчины к мужчине есть всего лишь порождение ущербного разума, противоречащее законам Бога и природы — ведь родить друг от друга они не смогут, а значит — обречены на вымирание!
— Золотые слова, — вынужден был признать рыжеволосый. И протянул руку: — Меня зовут Фриц.
— Григорий.
Ладонь немца оказалась сухой и крепкой.
«На Руси такого безобразия уж точно никогда не будет», — подумал Григорий. На секунду представил себе, как по улицам Москвы неприкрыто, не таясь, идут парадом сотни напомаженных, нарумяненных мужчин в женских платьях, и прыснул в кулак. Нет, милостивые государи, такое возможно только в ошалевшей Европе, но уж никак не дома…[7]
— Что вас так развеселило? — спросил Фриц.
— А, пустое. Лезет в голову чушь всякая… Выпьете со мной? Здесь отличное рейнское.
Фриц развел руками:
— Увы! Мне давно уже нужно быть в другом месте. Простите, дружище! Возможно, нам еще повезет встретиться?
— Все возможно в этом мире, — философски заметил русский. — Желаю доброго здравия.
И вернулся к себе за стол. Столь лихая виктория, к тому же на виду у нескольких милых трактирных служанок, которые разрумянившись, с восторгом смотрели на победителей, — все это окончательно привело Григория в радостно-залихватское безоблачное настроение. Допивая второй кувшин, он уже строил планы, к кому из фройляйн стоит повнимательнее подкатить за ужином, а пока решил снова отправиться в порт. Поглазеть на форму и оснастку европейских судов да, может, поболтать с кем из матросов. Последнее время морская тема его стала особенно занимать… Сильно навеселе, он кивнул хозяину, выбрался из-за стола и побрел по пустынным улочкам к Рейну.
Дойти до порта у Григория в этот раз не получилось.
Он вовремя услыхал за спиной подозрительный шорох и успел обернуться в то самое мгновение, когда темная тень, отделившись от стены, метнулась к нему. Было еще светло, даже на узкой улочке, и Колдырев прекрасно разглядел узкое стальное лезвие, покачивающееся у него прямо перед носом. Узнал он и нападавшего: то был один из пятерки «патрициев», тот, которого он весьма непристойно кольнул в зад. Видно, он следил за русским, терпеливо выжидая, пока тот останется один.
— А ты парень из благородных! Сразиться один на один — это достойно! — пробормотал Григорий по-русски и, отскочив назад, выхватил шпагу.
Дрались они всего полминуты, но схватка всегда кажется долгой.
Нельзя сказать, чтобы Григорий был непревзойденным фехтовальщиком — он, как и положено каждому молодому дворянину, терпеливо обучался азам этого искусства, но, увы, вершин не достиг… Хуже того, один из учителей (а сменилось их немало — да все без особого толку) как-то и вовсе обозвал его «деревяшкой». А вот «патриций» фехтовал недурно и на удивление для жеманного красавчика напористо. Григорию, к тому же еще и хмельному, определенно было бы несдобровать… Спас его — нет, не случай и не чудо, а хитрый прием, которому совсем недавно в Париже научил Колдырева один знаменитый шпажист…
7