− Ты, солдатъ? Поди-ка сюда…
Солдатъ узналъ голосъ Прошки.
Они вышли на дорогу, что вела изъ усадьбы къ плотинѣ, и усѣлись въ лопухахъ, подъ акацiями. Въ сторонѣ Тавруевки маячилъ одинокiй огонекъ, − должно быть, у чайной лавки. Посидѣли молча. Солдатъ, наконецъ, сказалъ:
− Самъ все тебя искалъ. Чего зря сидѣть, пойдемъ куды…
Еще съ первой встречи Прошка приглянулся ему − все живой человѣкъ, не какъ калуцкiе. Въ воскресенье вмѣстѣ гуляли въ чайной и ходили на огороды къ пололкамъ. И теперь появленiе Прошки было какъ разъ кстати.
Хоть Прошка и былъ выпивши, − это солдатъ сразу призналъ по голосу, − но лицо его было сумрачно. При блѣдномъ свѣтѣ зари было видно, какъ Прошка подергиваетъ глазомъ и покусываетъ губы, и солдатъ рѣшилъ, что у Прошки что-то не совсѣмъ ладно. Да и сидѣлъ-то Прошка по особенному, опершись на кулаки и выглядывая исподлобья, точно вотъ-вотъ вскинется и ударитъ.
− Дуньку не видалъ?
− Ко мнѣ не приходила… А чего?
− А къ кому она приходила? Что ты знаешь?
− Ну, ты руку-то не того… я, братъ, и самъ умѣю. Растресся!..
Солдатъ выдернулъ руку.
− Чего дрожишь-то?
− Хозяинъ когда будетъ? − глухо спросилъ Прошка.
− А черти его знаютъ… А тебѣ начто?
Прошка ударилъ кулакомъ въ землю.
− Въ доску положу!
− О-о! А ты, главное дѣло, не стѣсняйся. Разъ я тебѣ прiятель… Ты меня угощалъ, я тебя навсягды угощу…
Солдатъ поглядѣлъ къ Тавруевкѣ − горитъ огонекъ. Помолчали. Тутъ же, за акацiями, перещелкивались соловьи.
− Я его… Рыжаго дьявола… въ доску положу! − повторилъ Прошка и скрипнулъ зубами. − А-а-а…
− Ну что − а-а-а! Ты дѣло говори. Разъ я тебѣ прiятель, дыкъ…
Отъ огородовъ доносило по зорькѣ пѣсню.
− Пойдемъ.
Они спустились къ плотинѣ. И здѣсь, въ заросляхъ лозняка, пѣлъ соловей, раскатывался во весь вольный просторъ. Перешли плотину и выбрались на боковую тропку, къ огородамъ.
Позднее было время, но ночь была свѣтлая, съ двумя встрѣчающимися зорями въ полнеба. Четки были на нихъ изрѣзанныя дали, и сараи огородниковъ стояли на свѣтломъ небѣ, какъ черные короба. Отъ полевого колодца было видно, какъ бѣлыми пятнами сновали пололки у сараевъ, − должно быть, снимали развѣшанныя по плетню рубахи.
− И чего канителится!.. − говорилъ солдатъ, поглядывая на огонекъ. − Дѣло есть, такъ пойдемъ куды въ другое мѣсто…
− Стой тутъ, далеко не отходи…
Перепрыгивая по грядамъ, Прошка пошелъ къ сараямъ. Солдатъ видѣлъ, какъ перебѣгалъ онъ изъ стороны въ сторону, что-то высматривалъ, присаживался между грядъ, останавливался и слушалъ. Услыхали свистъ.
Отозвались огородныя собаки, и тонкiй дѣвичiй голосъ окликнулъ:
− Кого еще? Спать ложимся…
И покатилось по зорькѣ серебряными шариками: Потеряла я коле-ецко-о, По-теряла я лю-бовь…
Хлопнули творила, и стало тихо. Уже никого не было видно у сараевъ.
Не видно было и Прошки на свѣтлой зарѣ.
Солдатъ присѣлъ на гряду. Бѣлыми, съежившимися къ ночи глазками смотрѣла на него сплошная клубника, а онъ сидѣлъ и отъ нечего дѣлать выдергивалъ кустикъ за кустикомъ и швырялъ черезъ голову.
− Чего разсвистались? Эй, кто ты тамъ есь? − услыхалъ солатъ отъ дороги.
Шелъ кто-то, попыхивая огонькомъ. Огонекъ покачивался, и солдатъ догадался, что идетъ это работникъ огородника, и идетъ не иначе какъ изъ Тавруевки, и идетъ выпивши.
− Ахъ, за-чѣ-эмъ эта но-очь… Эй, кто ты тамъ есь? Вылазь…
Огонекъ остановился и метнулся далеко въ сторону − упалъ.
− А-а… Василiю… почетъ-уваженiе! Свои люди. Парнишка тутъ канителится, Прошка…
− Много васъ тутъ своихъ… Мало ему влили, опять заявился… А ты руки покажъ!
− Да на! − вытянулъ солдатъ руки. − Хрещеные, чай…
− Ттуъ вашего трепла тоже… шляется…
Работникъ присѣлъ на грядку къ солдату.
− Та-акъ вли-ли!..
− А что?
− Ишь, свиститъ… Всѣ со свистомъ, не знай какой бѣжать… Вчерась дѣвчонку свою въ кровь излупилъ… Ну, ужъ и напая-а-ли!..
− Съ чего жъ онъ такъ?
− А прахъ его разберетъ… Выволочилъ и почалъ. Смотрѣть, что ль, будемъ! Намедни какъ тоже конторщика напоили… будемъ мы смотрѣть!
− У чайника-то когда запираютъ? − спросилъ солдатъ, тревожно поглядывая на огонекъ въ деревнѣ.
− Бу-удемъ мы смотрѣть! Тутъ ихъ, кобелей, водится… портютъ… Смотрѣть, что ль будемъ! Такъ излупи-илъ… А намедни хвасталъ… Въ сортировшшики поступлю, вѣнчаться буду… Ну, и… влили…
Лаяли собаки у сараевъ. На зарѣ четко вырѣзались двѣ колышащiяся тѣни. Шли въ обнимку, наперекосокъ по грядамъ, въ сторону плотины.
− Прошка никакъ! − сказалъ солдатъ, тревожно двигая головой. − Онъ, онъ…
− Будемъ мы смотрѣть…
Прошли неподалеку двѣ слившiяся въ одну тѣни, и солдатъ убѣдился, что это Прошка. Низко наклонивъ голову въ платочкѣ, въ наброшенной на плечи поддевкѣ, подвигалась толчками дѣвка. Голова Прошки прильнула къ ея головѣ, точно нашептывалъ онъ ей, а рукой подталкивалъ и поддерживалъ бережно, какъ бы подымая съ бороздъ на грядки.
− Ишь ты… − сказалъ работникъ, тряся пальцемъ. − А?! Не бьетъ! А?!
− Да куды жъ это онъ… − забезпокоился солдатъ. − Эй, Проша!
Тѣни ушли, − не видно было ихъ на темной стѣнѣ лозняковыхъ зарослей.
− Будемъ мы смотрѣть!..
− Пойдемъ, что ль, въ чайную! − рѣшительно сказалъ солдатъ. − Угощу въ субботу…
− Въ чайную? Нѣ-этъ… − покрутилъ головой работникъ. − Спать время…
− Только вамъ и спать, черти лохматые!
Солдатъ поглядѣлъ на огонекъ и пошелъ къ усадьбѣ. Позади родилась пѣсня. Это работникъ пробирался по грядкамъ къ сараямъ и пѣлъ:
…Не болѣла бы грудь…
Не томи-и-лась душа-а…
Солдатъ шелъ и поглядывалъ къ Таруевкѣ − все еще маячилъ тамъ желтенькiй огонекъ. Спѣшилъ, сокращая дорогу, обливая ноги росой.
Перебѣжалъ плотину и пустился наперекосокъ къ саду, черезъ акацiи.
Выбрался къ дому. На крылечкѣ спалъ, укрывшись кафтаномъ, Мокей.
…Да гдѣ же это онѣ…
Солдатъ шарилъ по кустамъ и у стѣнъ, отыскивая мотыги. Наконецъ, разыскалъ подъ крыльцомъ.
− Чего ты? − спросилъ сонный голосъ.
− Ворую вотъ, − сказалъ солдатъ, вытаскивая мотыгу и ломъ.
Но уже спалъ Мокей, только подобралъ мѣшавшiя солдату ноги.
Солдатъ взвалилъ мотыгу и ломъ на плечо и прежней дорогой погналъ къ плотинѣ. Глядѣлъ къ Тавруевкѣ − все еще живетъ огонекъ. Бѣжалъ, странный въ слабыхъ тѣняхъ свѣтлой ночи, съ мотыгой и ломомъ на плечѣ, охватываемый боемъ перепеловъ.
…Пыль-па-па… пыль-пыль-па-па…
Огонекъ погасъ на глазахъ − закрыли чайную.
− Тьфу, чортъ!
Протяжно кричали пѣтухи. Солдатъ постоялъ въ росистомъ перепелиномъ боѣ, послушалъ, раздумывая, и повернулъ къ плотинѣ.
Справа, гдѣ начинался истокъ изъ прудовъ, за плотиной, тянулись глухiя заросли лозняка − соловьиное мѣсто. Теперь оно густо курилось туманомъ.
Торчали надъ нимъ тонкiе прутики, какъ прудовая осочка, и забилось вокругъ бѣлое холодное покрывало.
− О-о-о-о…
Солдатъ прiостновился. Изъ тумана шелъ глухой, задыхающiйся стонъ.
− Охъ, Проша-а… о-о-о-о…
Соловей мѣшалъ слушать. Било по мягкому − ту… тум… − а срывающiйся голосъ просилъ:
− О-о… Проша-а… у-у-у-у…
Солдатъ подошелъ ближе и затаился. Хриплый, задыхающiйся голосъ грозилъ:
− Сказывай, подлая… ска-зы-ва-ай!..
Пыхтѣло въ туманѣ, тяжело возилось и опять било по мягкому.
− О-о-о-о-о-ой..!
Выкинулось острымъ крикомъ, какъ кричатъ ночью въ лѣсу схваченныя на смерть птицы.
− Ты!!.. − крикнулъ солдатъ.