Александр Связин
Стена
Семён Степанович облокотился на доски и кряхтя выбрался из гроба. За прошедшие годы они успели высохнуть и дерево стало прочным как камень. Вот и ладно, – подумал Семён. Старик постучал кулаком по крышке, которая откликнулась звонким эхом, потом растёкся в довольной улыбке, провёл рукой по морщинистому лицу и повернулся к одной из стен в комнате деревенского дома.
На брёвнах, уже успевших покрыться пылью, висели многочисленные портреты его родственников и друзей. Их было так много, что вышла целая стена памяти. Совсем старые, вековой давности фотографии в левом углу. На них люди с застывшими лицами и округлёнными от вспышки глазами. Рядом мужчина в красноармейской будёновке со звездой во лбу. Ближе к центру портреты времён войны. В большой деревянной раме – статный офицер с боевыми товарищами, он сидит на стуле, положив ногу на ногу, а они стоят по сторонам в шинелях. "Это отец, говорят, я похож на него", – сказал про себя старик. Ещё фото, служба на флоте – и уже сам Семён – бравый моряк на корабле в бескозырке подставил лицо солёным ветрам. Чуть ниже, в медной позеленевшей от времени раме, женщина и мужчина, "когда-то и мы были молоды", – подумал Семён, посмотрев на себя и жену. Рядом несколько детских портретов: "это сынок, Стёпочка", – сказал про себя старик и попытался заглянуть в глаза мальчику с фотографии, вспоминая то мгновение, когда был сделан снимок.
– Ты опять примерял под себя гроб? – вдруг в комнате раздался голос женщины.
– Да, Любаша, и остался доволен, – сказал старик, подойдя к портрету жены.
– Ты же знаешь, что это плохая примета. Помнишь, когда ты много лет назад привёз домой два гроба? У ворот остановился грузовик и их выгрузили из кузова. Ты тогда всем рассказывал, дескать, это для меня и жены, а соседи что говорили, нехорошо при жизни. Помнишь, что ты ответил? А я помню, отшутился – пусть не завидуют. Только заболела я уже через полгода, вот один гроб и пригодился.
– Ты уж меня там дожидайся, – сказал в ответ старик и потёр затылок. Один я здесь остался, сосед Николай с семьёй переехал в город. Полина, помнишь жила через дорогу, ты, конечно, не забыла её – померла. Да и остальные все, кто куда разбежались. В деревне нашей сейчас никто не живёт кроме меня. Только раз в месяц здесь появляется человек, это почтальон заезжает, привозит пенсию, новости рассказывает. Деньги почти все возвращаю ему обратно – на них он покупает хлеб, макароны и тушёнку. А иначе с голоду пропадёшь или только на картошке с огорода придётся сидеть. Да и зачем мне в деревне теперь эти деньги. Магазина здесь нет, на похороны уже всё что нужно собрал. А ещё почтальон меня по имени-отчеству кличет точно так, как в пенсионной книжке написано. Ты же знаешь, все меня обычно звали просто и уважительно – Степаныч.
Глухая тишина опустилась на комнату. Хозяин дома даже подумал, что в одночасье лишился слуха. И поверил в это, если бы не осенний ветер на улице, который играл скрипучими ставнями и пёс во дворе время от времени не позвякивал металлической цепью.
Старик родился в то лихое время, когда шла война. Он мало что помнил из своего детства, пожалуй, только то, как рыдала мать, когда принесли похоронку на отца. А дальше было несколько классов начальной школы, потом выучился на механизатора и работал, работал, работал. И вдруг навалилось счастье, повстречал Любашу и сыграли свадьбу.
Степаныч встал со стула, подошёл к портрету супруги и провёл рукой по фотографии, будто погладил её по голове.
– Помнишь, какое веселье было на всю деревню. Сколько народа собралось и с фермы все пришли, трактористы поля бросили, а колхоз тогда подарил телевизор. Это был первый телевизор в деревне, ещё чёрно-белый с маленьким экраном, – ударился в воспоминания старик и комната вновь наполнилась звуками.
– Мы выставляли его в окно и смотреть на это чудо приходили все соседи. Они рассаживались в палисаднике на стульях, которые приносили с собой, а вечером смешно отмахивались от комаров, – ответила ему жена и улыбнулась.
– Теперь в доме нет телевизора, да и не нужен он мне. Всё что там показывают я и так успел повидать за свою жизнь, ведь ничего не меняется, кроме лиц на экране. Мой телевизор сейчас – это храм, разрушенный ещё при коммунистах. У него нет окон, алтаря, а кресты на куполах, словно антенны, накренились и вот-вот упадут. Но я там молюсь Богу, чтобы ты меня простила.
Нельзя сказать, что Семён и Люба всегда жили дружно. По молодости они любили мечтать и надеялись, что счастливая жизнь ещё впереди. В зрелые годы оказалось, что счастье проглядели. Оно если и не прошло мимо, то просто заглянуло в окошко в то время, когда супруги были молоды и полны сил, а в дом так и не зашло.