А. Это то, что принято называть прогрессом?
Г.Д. Да, для камуфляжа этот процесс называется «прогрессом», хотя в действительности речь идет о стремительном экспонентальном росте эксплуатабельности членов общества. Чем выше капитализировано их время, чем большее количество оценочных единиц можно с них снять, переводя их жизнь во внешний обсчитываемый объект, тем более развитыми современными адаптированными к цивилизации эти члены общества считаются.
На определенном этапе демократические процедуры – партии, парламент, выборы – повышают капитализацию двуногих баранов, стимулируют эксплуатабельность.
Но этого допинга хватает лет на сто-двести. Сегодня демократией нельзя добиться, чтобы типовой яппи с Уолл-стрита или Сити был более ценен и давал больше шерсти, чем раньше. Современный человек в наиболее продвинутых участках мирового мегаполиса достиг предела социализации. Сохранение демсвобод, не говоря уже об их расширении, ничего не добавит ему как объекту эксплуатации и опасно повлияет на возможности недостаточно «социализированных» противостоять катку прессинга и отчуждения.
Поэтому методы завтрашней олигархии – начиная уже с сегодняшнего дня! – будут методами США в Ираке и Афганистане, методами России в Чечне, методами Каримова в Андижане. Мы стоим на пороге создания глобальной полицейской империи, где официальное и криминальное не будут, наконец-то, различаться даже по форме.
Это и есть внешние эсхатологические приметы кризиса человека: глобализм, все ширящаяся война с «международным терроризмом», который организуется и производится имперскими спецслужбами или зависящими от них преступными сообществами, которые давно превратились в неформальный резерв государственных силовых структур.
А. Поскольку альтернативный вариант неизбежно следует из концепции исламской антропологии, опишите ее апологетику.
Г.Д. С точки зрения этой антропологии, кризис человека является отражением и следствием более фундаментального кризиса бытия и связанного с этим первичным кризисом кризиса сознания.
Кризисы бытия и сознания острейшим образом переплетены: сознание огромного большинства людей, как мы упоминали выше, проникнуто онтологизмом, культом бытия, по отношению к которому сознание позиционирует себя как внешнее отражение. В действительности, именно сознание является организующей точкой сборки, которая обладает интерпретационной силой и которая, благодаря своей независимости от бытия превращает хаос в порядок. Кант пессимистически относился к возможности познания внешнего мира, так и не сделав необходимого шага к пониманию того, что ноумен находится не за пределами человеческого восприятия, а является предварительным условием существования такового. Ноумен есть «черная дыра», в которой воплощается частица духа Божьего, и эта «черная дыра» работает как амальгама с обратной стороны зеркала, благодаря которой возможно отражение. Ноумен именно потому и не воспринимается в рамках перцепции, что является условием самой перцепции.
Однако, вся философия и метафизика, от Платона до фараоновских жрецов, индийских риши и мудрецов даосского Китая, помещает ноумен в объективном мире, а субъект рассматривает как простую инверсию объекта. На традиционном Востоке такое метафизическое сознание давно вступило в полосу кризиса, а на Западе проявлением крушения этого сакрального реализма стал современный постмодернизм.
Конечно, корни кризиса метафизически еще глубже.
Онтологический реализм унаследован экзистенциальным человеком от «белокурой бестии» Золотого века. Рано или поздно практика общества, сосущего компенсаторную энергию против энтропии из «черных дыр» индивидуальных существований, и практика сознания, основанного стихийно на визионерском образе Золотого века, должны прийти в неразрешимое противоречие, заложником которого и точкой слома оказывается именно фактический человек как данник общества и, вместе с тем, пассивный носитель сознания.