— Да, сэр.
— А если документ так и не обнаружится, останься допоздна и найди его.
— А казнь уже закончилась? — рискнул спросить Скелли. Голос его звучал неуверенно.
— Да. Но я не хочу об этом говорить, — отрезал я.
Барак взглянул на меня:
— У меня для вас есть две новости. Обе хорошие, но я бы хотел сообщить их вам конфиденциально.
— Хорошие новости мне сегодня определенно не помешают.
— Я думаю, — с сочувствием ответил Джек.
— Давай в мой кабинет.
Помощник прошел за мной в кабинет, где из окна с тонким переплетом виднелся внутренний двор. Я снял мантию и шапочку и сел за стол, а Барак устроился напротив. Я заметил проблески седины в его темно-русой бороде, хотя в волосах ее пока еще не было. Джеку исполнилось тридцать четыре года, на десять лет меньше, чем мне, но его некогда худое лицо уже начало расплываться.
— Этот придурок, молодой Овертон, в гроб меня вгонит. Присматривать за ним — все равно что надзирать за обезьяной, — проворчал он. — Вот же безмозглое создание!
Я улыбнулся:
— Да нет, он не так уж и глуп. На прошлой неделе Николас неплохо подготовил для меня краткое изложение дела Беннетта. Ему просто нужно стать более организованным.
Барак хмыкнул:
— Я рад, что вы сказали этому типу про одежду. Было бы неплохо, если бы я мог позволить себе носить шелка.
— Овертон еще молодой, немного безответственный, — криво улыбнулся я. — Таким же был и ты сам, когда мы еще только-только встретились. Николас, по крайней мере, не сквернословит, как пьяный матрос.
Мой помощник опять хмыкнул, а потом посмотрел на меня серьезным взглядом:
— Как там было? На сожжении?
— Ужасно, просто неописуемое зрелище. Но каждый исполнял свою роль, — горько добавил я. — Толпа, городские власти и сидевшие на помосте члены Тайного совета. На каком-то этапе случилась небольшая стычка, однако солдаты быстро ее прекратили. Те несчастные умерли ужасной смертью, но достойно.
Барак покачал головой:
— Ну почему они не могли просто отречься от своих заблуждений?
— Наверное, искренне думали, что отречение навлечет на них проклятье, — вздохнул я. — Ну ладно, выкладывай. Что за хорошие новости?
— Во-первых, вот: это нам прислали сегодня утром.
Джек поднес руку к кошельку на поясе, вытащил три блестящих, словно бы намазанных маслом, золотых соверена и положил их на стол вместе со сложенным листом бумаги.
Я посмотрел на монеты и предположил:
— Просроченный гонорар?
— Можно и так сказать. Прочтите-ка записку.
Я взял листок и развернул его. Там было послание, написанное трясущейся рукой:
Вот деньги, которые я должен Вам за содержание с тех пор, как жил у миссис Эллиард. Я тяжело болен и прошу навестить меня.
Ваш собрат по профессии,
Барак улыбнулся:
— Вы даже рот разинули от изумления. Неудивительно, я точно так же отреагировал, когда увидел деньги.
Я взял соверены и внимательно рассмотрел их: не шутка ли? Но это были настоящие золотые монеты, старого образца, выпущенные еще до снижения качества чеканки, с изображением короля на одной стороне и тюдоровской розы на другой. Просто невероятно! Стивен Билкнэп был известен не только своей полнейшей беспринципностью — как в личной, так и в профессиональной жизни, — но также и скупостью: говорили, что он якобы держит дома сундук с сокровищами и по ночам любуется ими. За долгие годы Билкнэп скопил свое богатство путем всевозможных грязных сделок, отчасти заключенных во вред мне, а кроме того, предметом его особой гордости была невыплата долгов, и он всячески стремился уклониться от выполнения финансовых обязательств. Три года назад в приливе неуместного великодушия я заплатил одному своему другу, чтобы тот присмотрел за ним, когда он заболел, и Билкнэп до сих пор так не возместил мне расходы.
— В это почти невозможно поверить, — стал рассуждать я вслух. — И все же, помнится, прошлой осенью, как раз перед тем как заболеть, Билкнэп какое-то время был со мной подозрительно приветлив. Однажды пришел ко мне и спросил, как я поживаю, как идут дела, словно был моим другом или собирался им стать.
Я вспомнил, как в один прекрасный осенний день Стивен подошел ко мне через четырехугольник двора: его черный камзол болтался на тощей фигуре, а на измученном лице застыла болезненная заискивающая улыбка. Жесткие светлые волосы, как обычно, клочками торчали во все стороны из-под шапки. «Мастер Шардлейк, как поживаете?» — спросил он в тот раз. Я изумленно покачал головой: