Описывая первые дни пребывания молодого Сореля в Париже, автор с поразительной наблюдательностью изображает столкновение свободного ума и молодого характера с установившимися и омертвевшими формами полубуржуазной-полуаристократической идеологии Парижа эпохи Реставрации. Вместо того чтобы найти в сыне плотника раболепство перед «высшей» средой, в которую он попал, и грубость, порождающую зависть, читатель увидел в герое черты холодной и отточенной ненависти к этой среде, черты большого ума и озлобленной энергии. Сореля в момент его, казалось бы, полной победы губит ложность его положения. Истощились источники, питавшие его энергию и дававшие ей естественное применение; он оказался в тупике, из которого его холодная рассудочность не могла его вывести; и в это мгновение, полное растерянности, он поддается внезапному чувству мести, чтобы оборвать ставшую ненужной жизнь.
Буржуазная критика в истории Сореля видит историю «заслуженной неудачи завистливого и злобного плебея, ставшего патрицием». Она даже в этом не права; Сорель не увлечен честолюбивыми планами; им движет мстительность, а не честолюбие. Нет применения его силам, способности его не нужны, отсюда вырастает конфликт. Чтобы жить, нужно изворачиваться, приспосабливаться. Он мог бы это делать, но, обладая ясным и честным умом, он не может не чувствовать презрения к этой манере жить, не может не чувствовать ненависти к тем, кто заставляет его так делать, прикрываясь лицемерными лозунгами и затушевывая ими неприглядную картину общественных отношений.
Автор вкладывает в уста подсудимого замечательные слова. Жюльен говорит присяжным:
«Я вижу людей, которые, относясь без снисхождения к моей молодости, желают показать на моем примере мужественной борьбы с жизнью весь класс бедствующей и угнетенной молодежи низших слоев. Обладая счастьем большого ума и большой энергии, мы дерзнули вмешаться в основы социального строя.
В этом все наше преступление, и я знаю, что оно будет наказано тем строже, чем яснее становится, что судят меня люди чуждого мне класса».
Бейль отразил один из самых замечательных фактов своего времени: «Каким образом человек, тревожимый естественной, здоровой необходимостью деятельности, беспокоимый живым и горьким сознанием своего сословного угнетения, пытается найти себе выход из того положения, в которое его ставят свойства и признаки его класса».
Июльская революция 1830 года раскрыла глаза нашему автору: он увидел, что Париж, покрытый баррикадами, представил широкое поле деятельности именно тем самым общественным низам, из которых вышел Жюльен Сорель. В одном из писем, посвященных революции 1830 года, он писал:
«Как вы хотите, чтобы двести тысяч Жюльенов Сорелей, все-таки населяющих Францию, имевших к тому же перед собой примеры продвижения барабанщика герцога де Беллюна, унтер-офицера Ожеро, всех прокурорских писцов, которые стали сенаторами и графами Империи, — как вы хотите, чтобы они в один прекрасный день не захотели сошвырнуть со счетов вышепоименованную глупость — приспособляемость? Нынешние доктринеры не имеют даже доблести жирондистов. Жюльены Сорели теперь уже прочли книгу де Траси о Монтескье. Вот отличие о г прежних поколений. Быть может, следующий террор будет не таким кровавым, но помните 3 сентября! Народ, поднявшийся в поход на врага и уходящий из Франции, ни в коем случае не допустит, чтобы у него в тылу попы перерезали его жен. Вот удар террора, который постигнет Францию, как только она теперь захочет затеять войну».
Ко времени написания «Красного и черного» относится интересная заметка Стендаля «Лейтенант Луо, или о мотивах человеческих действий». Всеми людьми повелевает искание счастья. Но понимание счастья у людей чрезвычайно различно. Качество счастья, искомого человеком, есть то мерило достоинства характера, которое одних позволяет причислить к натурам низменным, других — к высоким. Но в основе всего должна лежать верность человека своему характеру. И Бейль описывает случай с фантастическим лейтенантом Луо, ревматиком, человеком, расположенным к простуде. Услыхав крики тонущего в холодной осенней реке, Луо сначала легкомысленно машет рукой: пусть тонет! Потом, уже не слыша криков тонущего, он задает себе вопрос: будет ли он в состоянии уважать себя впоследствии? Вместо ответа лейтенант Луо бросается в реку и спасает утопающего. В этом его чувство счастья, в этом его наслаждение, в этом его достоинство. Никаких сделок с господом богом, обещающим за подвиг тепленькое местечко в раю. Награда за добродетель в самом человеке, в этом — его счастье. Бейль говорит: