Стендаль по крайней мере в трехстах из своих тысячи семисот писем говорит, что его всегда преследовало стремление, сознаваемое как долг: «обеспечить максимальное понимание тех фраз, которые выражают его общественно полезные мысли». С этим связана и его языковая установка. Язык Стендаля — французский язык, очень корявый с точки зрения поклонников Мопассана и совершенно, быть может, непригодный для пародийного стиля Анатоля Франса. Но это прекрасный, четкий, чистый и ясный язык. Его тяжеловесность — это тяжеловесность золота. Лигатура ни в прямом, ни в переносном смысле несвойственна Стендалю.
В письмах И. С. Тургенева, изданных в Париже Гальпериным-Каминским, Тургенев приводит все желчные отзывы Флобера о Проспере Мериме. Этот великий реалист был, в сущности, выразителем только субъективного идеализма буржуазии своего времени. И совершенно правильное суждение высказывает Поль Лафарг, когда говорит, что Маркс видел вещи изнутри, а Флобер только снаружи; Стендаль выходил за пределы буржуазного субъективного идеализма, он был в корне не согласен с идеалистической философией Германии, с эклектизмом Виктора Кузена. Анри Бейль-Стендаль чужд и субъективному реализму буржуазного романа. Поэтому мы имеем право говорить о народности его творчества.
Стендаля отдаляла от современников его классовая трактовка героев, событий и положений — все, что и не грезилось реалистам типа Флобера и Гонкуров.
По этой же причине Стендаль в течение десятилетий был сознательно замалчиваем буржуазными критиками и историками литературы — это было неудивительно и в годы Июльской монархии, и при Второй империи, и при Третьей республике, и еще менее удивительно, что и нынешние критики, все эти Лансоны, Фаге, третируют Стендаля… Они отлично понимают, что его подлинно критический реализм, насыщенный великими революционными идеями, составляет драгоценную часть культурного наследства, которую пролетариат бережно принимает и развивает.
Уже в 1830 году «Литературная газета» Пушкина — Дельвига стала проводницей идей Стендаля. Еще до выхода «Красного и черного» в ней печатались полученные через посредство Соболевского выдержки из произведений Стендаля. Немного погодя журнал «Сын отечества» напечатал отрывок воспоминаний Стендаля о Байроне[114].
Обстановка последующих лет не дала возможности полностью развернуться влиянию Стендаля на русскую литературу. Но многие литературные произведения носят явные следы этого влияния. Спутник Стендаля Волконский выпустил книгу «Рим и Италия средних и новейших времен в историческом, нравственном и художественном отношении» (сочинение князя А. Волконского, члена Римско-аркадской академии, Москва, 1843–1845) под прямым воздействием Стендаля. Через четыре года после смерти Стендаля его произведениями зачитывался пятнадцатилетний мальчик Лев Толстой. По картинам виденного им Бородинского боя Бейль создавал картины боя при Ватерлоо. Бейль обращал большое внимание на все отвратительные, «изнаночные» стороны войны. Лев Толстой по картине битвы под Ватерлоо, прочитанной в «Пармской обители» Стендаля, воссоздал Бородинскую битву. Но Лев Толстой дает картины пацифистского отрицания войны. С точки зрения Льва Толстого любая война, и гражданская, классовая, и захватнически империалистическая, одинаково плоха. Стендаль войну расценивает в зависимости от того, понимают ли воюющие смысл и значение происходящих событий. Лев Толстой — пацифист, Стендаль — антимилитарист, антимилитарист сознательный и глубоко умеющий оценить гражданскую войну, ведущую к революционным достижениям, как нечто более благородное и высокое, как нечто более бережливое и экономное в расходовании человеческих сил, нежели любая война, предпринятая ради колоний, ради банковских операций, ради приобретения новых рынков.
Однако Толстой для своих батальных картин пользовался именно изображением битвы при Ватерлоо, как это дано Бейлем в «Пармской обители».
М. Горький в письме на мое имя сообщил следующее:
«Уважаемый Анатолий Корнелиевич!
Насколько могу вспомнить, это было так: Л[ев] Николаевич] беседовал на террасе в Гаспре с А. П. Чеховым; я и Сулержицкий пришли в тот момент, когда Л[ев] Николаевич] высмеивал «Грациэллу» Ламартина. Затем стал читать на франц. языке стихи Казимира Делавинь. Когда мы вышли из гостиной на террасу, он, поздоровавшись, снова обратился к Чехову со словами о французах как исключительных мастерах формы; буквально этих его слов не помню, а приблизительно они были таковы: щеголевато, цветисто, но всегда «свободно и легко пишут, а вот Тютчев писал французские стихи, — но плохо; он и в стихах был дипломат». После этого он и сказал, что если б не читал описания Ватерлоо в «Шартрезе» Стендаля, ему, наверное, не так бы удались военные сцены «Войны и мира». И — подумав: «Да, у него я многому научился, прекрасный сочинитель он». Далее он заговорил о Нодье, но я был вызван доктором Никитиным и конца беседы не слышал.
114
Очевидно, впервые Стендаль был напечатан в России в 1822 году — в журнале «Сын отечества», в № 30 и 31 была напечатана его статья о Россини, перепечатанная из «Пари Монтли Ревью».