Понимал ли Бейль свою сделку с совестью? Чувствовал ли он себя хорошо, попав неожиданно в колею карьеризма и компромиссов? Оклад в двенадцать тысяч франков, прекрасные лошади, охота, даже перспектива сделаться рантье… Во всяком случае, есть уверенность, что под конец жизни он будет обладателем состояния Нужно будет разместить его в Англии и Америке. А затем?..
И вот пришла неожиданная мысль: Бейль счел себя обязанным учредить премию за прекраснейшее литературное произведение Франции. Этого мало. Он усиленно стал изучать испанский язык и преодолел его в небывало быстрый срок.
Оглядываясь на недавнее прошлое, вспоминая то облака и кроны деревьев во время сражения под Бауценом, то нападение тайного общества германских националистов под предводительством Гофера и тирольского разбойника Катта на маленький город Стендаль, где Бейль охотился за козами в горах, — Бейль чувствовал все чаще и чаще захватывающую созерцательность, которая была свойственна ему уже в первые годы жизни в Париже. Но на этот раз реминисценции не привели его к занятиям литературой. И даже любовное увлечение Минной фон Гризхейм, которая потом в рассказе стала Минной фон Вангель, даже нежные чувства, внушенные графиней Пальфи, которую в дневниках Бейль именовал Александриной Пти или Эльвирой, не пробудили в нем никаких литературных устремлений. Венский дневник — 27-я тетрадь — оканчивается заметкой: «Я потерял мои дневники, содержащие продолжение и конец». Но даже уцелевший кусок больше, нежели парижский дневник 1810 года, составляющий 28-ю тетрадь гренобльской библиотеки: так, с 15 февраля по 3 мая он заполнил всего четыре с половиной листа[29].
Новая придворная жизнь быстро оказалась неподходящей для Бейля. Он посещал Тюильри, наблюдал за изменением нравов: золото и бриллианты придворной капеллы, пышные одежды духовенства, звуки органа, латинское богослужение. Официальные встречи в парижских гостиных, приемы, многочисленные, сухие и чопорные. Бейль вспоминал нравы эпохи революции, и даже жирондистка Ролан казалась ему интереснее хозяек салонов 1811 года. Бейль пишет:
«На смену крупным характерам явились женщины нашей империи, плакавшие, сидя в экипаже на обратном пути из Сен-Клу в Париж, только потому, что императору не понравился покрой их платья. А затем явились женщины, выстаивающие длинные обедни, чтобы вымолить у бога должность префекта для своих мужей».
Во время революции исчезли очень типичные для Франции салоны светских людей королевской эпохи, которые были чем-то вроде литературно-политических и артистических клубов.
«После падения террора французы бешено устремились к удовольствиям старинных салонов. Посмотрите на салоны Тальена, так называемые «les bals des victimes» — «танцевальные вечера жертв революции». Случилось так, что, будучи в салоне Барраса, Бонапарт впервые увидел, какие тонкие волшебные наслаждения может предоставить ему утонченное общество. Но подобно негру, явившемуся на африканский рынок с гигантским грузом золотых монет и без единой разменной медяшки, ум первого консула был развит слишком широко, воображение было слишком горячо и живо, чтобы он мог найти себе успех в гостиных такого рода. К тому же он явился туда в возрасте двадцати шести лет, с характером уже сформировавшимся и непоколебимым.
В первые дни его возвращения из Египта тюильрийский двор представлял собою настоящий военный бивак. Он был откровенен, естествен и неостроумен, и только госпожа Жозефина Бонапарт словно исподтишка старалась быть любезной хозяйкой салона. Общество ее дочери Гортензии, ее собственное влияние смягчили железный характер первого консула. Он уже стал понимать утонченность обращения и манер Талейрана. А последний обладал удивительно непринужденными манерами.
Бонапарт ясно увидел, что если он пожелает стать коронованным властелином, то для прельщения слабовольных французов нужен будет двор — магическое слово. Он огляделся и увидел, что находится в руках военной конспирации. Конспирация итальянской гвардии может свергнуть его с трона и предать смерти. Он был окружен. И префекты, и дворянские дамы, и камергеры, и шталмейстеры, и министры влияли на гвардейских генералов, которые также были французами и обладали врожденным уважением ко двору.
Деспот стал подозрителен. У его министра Фуше были шпионы даже среди маршалов. Император завел пять полиций, из которых каждая контролировала и ненавидела друг друга: полиция министра, полиция первого жандармского инспектора, полиция префектуры, полиция главного почт-директора и, наконец, личная полиция императора. И с тех пор малейшее слово, уклоняющееся от обожания — не скажем деспота, но самой идеи деспотизма, — вело человека к бесповоротной гибели.
29
А. Виноградов не совсем точен: 27-я и 28-я тетради гренобльской библиотеки почти одинаковы по объему.