Бейля к этой женщине привлекал не только прекрасный характер и изумительный голос. Паста была итальянка! Все лучшее, что пробуждалось в Бейле при звуках Россини, ассоциировалось с Паста. Она была итальянка, она была певица, у нее была не только старуха мать, умевшая великолепно приготовлять миланское ризотто, — у нее были постоянные миланские гости, во время встреч с которыми Бейль тихо вздыхал, расспрашивал про обитателей площади Бельджойозо. Он узнал, что Метильда Висконтини была вызвана к инквизитору Сальвоти. Она пережила в полиции тяжелые часы допроса, но никого-никого не назвала. С нее взяли подписку о невыезде и оставили в покое.
К числу друзей Бейля в салоне Паста принадлежал Андреа Корнер, представитель древней венецианской фамилии, когда-то чрезвычайно богатой. Он разорился и потерял свою красоту от чрезмерного злоупотребления алкоголем. Адъютант принца Евгения Богарне, он эмигрировал из Италии после падения итальянского королевства. О храбрости этого человека Бейль всегда писал с восторгом. Он описывает, как Корнер получил из собственных рук Наполеона Железный крест и орден Почетного легиона. Он восхищается тем, что в пылу Бородинской битвы Корнер крикнул: «Когда же, черт побери, кончится эта проклятая бойня!»
Другой приятель, встречаемый Бейлем у Паста, был ди Фиоре, неаполитанский революционер, приговоренный к смерти в Неаполе еще в 1799 году в возрасте двадцати восьми лет. Он бежал в Париж и был сотрудником графа Моле. Бейль обозначает его ложным именем «Дижон», а в романе «Красное и черное» изобразил его под видом графа Альтамиры, изгнанника и революционера. От этих друзей узнал в 1825 году Бейль страшную новость: они без всякой осторожности сообщили ему, что умерла Метильда Висконтини. Он схватился за перила лестницы, произнес какую-то шутку и отправился дальше. Но силы оставили его внезапно — его поддержала случайно встреченная девушка; потом он узнал, что это воспитанница графа Строганова и Джулии Деге, подруги жизни русского графа.
В этом же году Бейль перенес еще одну тяжкую утрату: погиб Курье. Сильно досаждал правительству этот неугомонный памфлетист. Ему нельзя было заткнуть рот золотом, он уже не боялся никакой тюрьмы, побывав во всех поочередно. Бейль особенно оценил Курье, когда его предали суду за памфлет «По случаю подписки, предложенной его превосх. г. министру внутренних дел для приобретения Шамбора».
Он блестяще использовал суд для агитации. Напрасно пытался прокурор остановить Курье. Ответ на всякий вопрос Курье формулировал так, что он клеймил весь режим Реставрации.
Присяжные признали Поля-Луи Курье виновным и снова отправили его в тюрьму. Из тюрьмы Поль-Луи Курье подал апелляцию. В апелляционной инстанции он еще более политически развернулся. Газеты, печатавшие его речи, удвоили тиражи, потому что имя популярного памфлетиста обеспечивало им большую наживу. Так, пользуясь аппаратом буржуазной прессы, Поль-Луи Курье поневоле заставлял французских издателей быть распространителями его блестящих и острых речей.
Ни одна тюрьма его не сломила. Тогда пустили в ход грязную клевету.
Занимаясь в Италии во флорентийских библиотеках, Курье подготовил к печати поэму Лонга «Дафнис и Хлоя». Иезуит Фурия инсценировал порчу оригинала поэмы Лонга. Посадив во всю страницу кляксу на пергаменте, Фурия обвинил в этом Курье. Начались суд и длительная переписка, имевшая результатом огромные неприятности для Курье. Однако и они не заставили его смолкнуть… Осталось последнее средство. В 1825 году Поль-Луи Курье был найден в лесу неподалеку от своего дома с простреленной головой[73].
Характерны слова Курье незадолго перед смертью:
«Вкус цикуты горек. Мир перерождается сам по себе, без моего ничтожного вмешательства. Я был бы мухой у громадного рыдвана, который преспокойно может двигаться и без моего жужжания. Да, экипаж движется, друзья мои, и если движение этого гиганта кажется вам слишком медленным, то это потому только, что наша жизнь — мгновение. Но какой громадный путь сделало человечество в течение последних пяти столетий! Теперь оно идет и становится снова на светлый путь, и ничто не в состоянии преградить ему дороги!»
На смерть друга Бейль откликнулся письмом — воспоминанием о нем[74].
Быстрые успехи капиталистического развития Франции и те страшные бедствия, которые оно несло народу и в городе и в деревне, не прошли мимо острого, наблюдательного взора Бейля.
В 1825 году вышла брошюра «О новом заговоре против индустриалистов» с эпиграфом из Сильвио Пеллико. Она напечатана литератором и издателем Сотеле, французским карбонарием, покончившим самоубийством. В брошюре Бейля всего двадцать четыре страницы. Она интересна тем, что буржуазный индустриализм Франции Бейль рассматривает как элемент общественного распада, — он ясно видит все черствые, эгоистические, антиобщественные стороны новой промышленной буржуазии. Отвечая Оже, Бейль указывает, что не надо никакого заговора романтиков против индустриалистов, что рано или поздно индустриализм погибнет, доведенный до крайности. Бейль не был социалистом, но он говорит, что «приходит пора торговцев, благосостояния и республиканской скуки», и такими чертами рисует уже существующий в Америке мир буржуазных отношений. О европейских делах он выражается еще резче:
73
В данном случае А. Виноградов ошибается: история с рукописью романа Лонга произошла значительно раньше (см. прим. № 25). Убийство Курье носило уголовный характер, но прогрессивно настроенной общественностью было расценено как политическое.
74
А. Виноградов, очевидно, имеет в виду одну из статей Стендаля в английском журнале «Лондон мэгезин». В этой статье Стендаль писал: «В воскресенье 10 апреля г-н Поль-Луи Курье, один из самых образованных людей Франции, был убит во время прогулки в небольшом принадлежащем ему леске, в Верезе около Тура. На следующий день было найдено его тело, в которое было всажено три пули. Французская литература не сможет испытать большей потери. Г-ну Курье было всего пятьдесят два года. В молодости он был на военной службе, где отличился; он не присоединился к Наполеону, когда тот стал императором. Курье тогда покинул армию и занялся изучением греческого языка. Говорят, по знанию этого языка с ним могут сравниться не более двух человек во Франции. Как бы то ни было, вполне очевидно, что со времени Вольтера ни один писатель не мог приблизиться к г-ну Курье в сатире в прозе, ни один человек не написал таких превосходных памфлетов. Его петиция в пользу «Крестьян, которым запрещают танцевать» — это один из шедевров нашего языка. Памфлеты его мало известны за пределами Парижа. Газеты почти никогда не осмеливались писать о них. Кроме того, большинство редакторов газет ревниво относились к превосходству его ума и его таланта. Незадолго перед тем, как он был убит, он отправился в Тур, чтобы продать все свои владения. У него были нелады с женой, в результате чего он решил уединиться в Париже в какой-нибудь солнечной комнате и писать. Смерть его — это большое счастье для иезуитов. Г-н Курье был бы Паскалем XIX века. Сообщают со всей достоверностью, что он оставил «Воспоминания», особенно о двух или трех годах, проведенных им в Калабрии. Если они когда-нибудь выйдут в свет, то поубавят в глазах публики славу некоторых известных генералов. Г-н Курье был решительным врагом глупой напыщенности и подчеркнутой горячности, привитых французской литературе г-ном де Шатобрианом. Стиль памфлетов Курье, так же как и его перевода фрагментов Геродота, очень часто напоминает нам силу и простоту Монтеня».