Вскоре молодой человек сумел ближе познакомиться с миланским обществом. Он посещает балы и вечера, знакомится с графиней Герарди, любовницей Иоахима Мюрата, и любуется — издали — самыми признанными красавицами Ломбардии. В этой стране, где любовь так естественна и никогда не выглядит смешной, ему было особенно тяжело оттого, что он не разделяет любовных успехов своих товарищей: «Если бы я был более удачлив, я мог бы даже очаровывать. Конечно, не лицом и не манерами, но сердцем я мог бы быть интересен женщине с чувствительной душой. Она нашла бы во мне твердость римлянина — конечно, только по отношению к вещам, далеким от любви. И ей могло бы доставить удовольствие образовывать манеры своего любовника…»
За неимением любви — и это было даже более важной причиной, чем нежелание обнаруживать свою неопытность в амурных делах, — он наконец потерял столь обременительную для себя девственность в одном из борделей. По крайней мере, он узнал, о каких наслаждениях идет речь. О том, что роднит его теперь с первым из семи сыновей Ниобеи, упомянутым Овидием в его «Метаморфозах», Анри пока не знает.
Затем произошло еще одно важное событие — дуэль между ним и одним из старших сыновей Клода Петие, Александром, — на сей раз настоящая. Секундантом Анри был Эдмон Кардон, адъютант военного министра Карно. Соперники сражались из-за прекрасных глаз некоей мадам Мартен, которая, однако, успела к этому времени одарить своей благосклонностью какого-то третьего бездельника. Анри был ранен ударом сабли в левую ногу. Из-за этой дуэли он не потерял дружбы с Александром — он потерял лишь возможность повеселиться на очередном балу, где вынужден был стоять в стороне, поскольку не мог танцевать.
Анри по-прежнему не имел никакой военной должности. Пьер Дарю вспомнил о своей роли влиятельного родственника и предпринял нужные шаги, чтобы добыть ему чин младшего лейтенанта. Он обратился к двум высокопоставленным чиновникам Военного министерства и стал хлопотать о продвижении юного кузена — в обход существующего порядка. Его должность, репутация и связи сыграли свою роль: 23 сентября 1800 года государственный советник и генерал-аншеф Луи Брюн возвел гражданина Бейля в чин «младшего лейтенанта в качестве признания его талантов и хорошего поведения» — предварительно. 23 октября Луи Даву, дивизионный генерал, главнокомандующий кавалерией армии, назначил его «пешим младшим лейтенантом в 6-м драгунском полку». Это служебное письмо, также имевшее силу предварительного, было завизировано Никола-Шарлем Удино, генерал-аншефом Итальянской армии.
15 ноября Дарю повторно обратился к начальнику бюро кавалерии Военного министерства: «Мой дорогой старый товарищ, позвольте мне напомнить вам о ваших добрых чувствах ко мне в связи с гражданином Бейлем, моим кузеном, которого генерал Даву соизволил назначить младшим лейтенантом в 6-й драгунский полк. Генерал Брюн назначил его на эту должность своим приказом от 1 вандемьера Девятого года. Направляя его в вашу кавалерию, я надеюсь, что вы не откажете ему в некоторой благосклонности и дружеских чувствах. Мне хотелось бы, чтобы вы помогли ему утвердиться на новом месте; вы меня очень обяжете, оказав эту услугу молодому человеку, которого вы, возможно, знали лично, когда он работал со мной в первом дивизионе». Таким образом «негодный родственник» добился просимого: Анри был отправлен в свой полк.
Миланская «dolce vita» сменилась суровыми военными буднями, к которым Анри никак не мог привыкнуть. Так, например, находясь 7 декабря 1800 года без права отпуска в альпийской деревушке в трех лье от Бреччиа, он записал: «Мы испытываем нужду абсолютно во всем, и хуже всего то, что полковник не может дать нам разрешение отправиться в Бреччиа, потому что атака ожидается с минуты на минуту». Новоиспеченный младший лейтенант возмущен: у них в полку «нет даже книг», и за неимением хлеба они «вынуждены есть polinta — обычную пищу животных с человеческим лицом, которые живут в этой стране. Я никогда не видел и даже не мог себе представить людей столь скотоподобных, как итальянское простонародье. К невежеству, свойственному нашим крестьянам, здесь прибавляются еще лживость и коварство, самая низкая трусость и отвратительный фанатизм». Как видно, хоть он и очарован Италией, — его любовь к народу не выросла ни на йоту: он остается верен предубеждениям своего класса.