У нас заходит мозга за мозгу. Мы чувствуем, что стали источником уродства и обнаруживаем у себя всякие мерзости. У нас в голове не укладывается, что мы стали такими ужасными, такими противными и приносящими беду, такими заразными и такими испорченными. Такое открытие сбивает нас с толку. А мы думали, что вели более или менее нормальный образ жизни. А получается, что за этой ширмой самоуспокоенности скрывалось столько пороков и безобразия. Оказывается, мы насквозь прогнили и ни о чем не догадывались. Мы исходили сукровицей, но продолжали радоваться, пребывая в полном неведении.
Наконец, мадам Клистир больше не в состоянии превращать кислород в белиберду. Ее легкие не справляются, теряют боеспособность. Наступает тишина, но воздух продолжает вибрировать. Гнев Клистиров витает в угрожающей тишине кабинета.
Я вдыхаю большой глоток воздуха и перехожу в наступление.
— Доктор, — говорю я, едва разжимая челюсти из опасения укусить его. — Если бы вы были на десять лет моложе, я бы выщипал вашу козлиную бородку. Поэтому, принимая во внимание ваш возраст, я ограничусь вопросом о причине этого приступа.
Он изумленно шевелит губами.
— Говорите спокойнее, я прошу вас! — заявляет директор.
Клистир решается.
— Прошлой ночью, — говорит он глуховатым голосом, так как он немного глух на ухо, — после того, как вы устроили кавардак в моем доме, вы ушли вместе с моим зятем, так или не так?
— Так точно!
— Что же вы, кретины, там делали?
— Мы были в бистро, — отвечает Берю.
Его старуха завизжала, как будто ей объяснился в любви орангутанг.
— Какой ужас! — восклицает она и судорожно крестится.
— И, само собой разумеется, вы позорным образом напились? — спрашивает доктор.
Эти слова рассмешили Берю.
— Да мы выпили всего одну бутылку портвейна на троих, для поджелудочной, это же все равно, что слону дробинка!
Врач не может удержаться от гримасы. Портвейн в его воображении человека, пьющего одну воду, гораздо хуже, чем касторовое масло.
— Обманщики! — взвивается его попугайчиха, состроив в зеркале через плечо директора ужасную гримасу. — Вы напоили моего несчастного зятя. Этот мальчик такой слабый, такой безвольный!
— Он сам подтверждает это тем, что киснет в вашем некрополе, — вторю я ей.
Старушка на глазах лишается чувств. Я сам напросился на то, чтобы по мне устроили панихиду. Теперь эти серафисты повесят мне на шею дело. Припишут, что я навел на них порчу. Мое будущее становится туманным, дорогие мои. Надо быстро включать противотуманные фары, чтобы его рассмотреть.
Она уже приготовилась лишить свежести мою физиономию при помощи своего зонтика, но ее фрукт удерживает ее.
— Месье, — обращается он ко мне, — вы вовлекли этого несчастного мальчика, я ничуть в этом не сомневаюсь, в самое гнусное распутство! В какое же гибельное место вы его завели, этого почти отца?
— Да никуда мы его не заводили! — ору я с такой силой, что одно стекло в раме лопается. — Мы выпили по стаканчику. Немножко поговорили и отпустили его, вашего ученика-капуцина.
— Рассказывайте сказки, месье! Он не пришел домой!
Мой гнев застревает в миндалинах.
— К-как-к, не пришел? — бормочу я.
Старая поднимает над собой знамя восстания.
— А так, что он не спал дома! И это через несколько месяцев после женитьбы! Хорошенькое дело! Просто здорово! Нравы, как в Париже!
На этот раз у меня пропадает желание подливать масло в огонь, наоборот.
— Я умоляю вас, мадам, давайте поговорим спокойно, — щебечу я, как воробушек. — Здесь какое-то недоразумение. После того как Матиас ушел от вас, он был с нами всего полчаса, и то метрах в двухстах от вашего дома.
Бедняжки переглядываются. Мой тон был таким искренним, что они вдруг сразу успокоились.
— Боже милосердный, — бормочет папа, — что же это такое!
— Какой же вывод? — спрашивает прирученная наконец-то мегера.
— Он что, до сих пор никак не дал знать о себе? — спрашиваю я.
— Никак, ни звонка, ни записки, — отвечает Клистир.
Тревога усилилась еще больше после того, как наш директор заявил, что Матиас сегодня утром не пришел на лекцию по пулевым отверстиям. Тайна с анонимной подписью, правда, любезные друзья мои? Ваш горячо любимый Сан-Антонио мысленно возвращается к тому памятному небезызвестному телефонному звонку, который так волновал Матиаса. В его перегруженном мозгу проносятся ужасные мысли, окрашенные в траурные цвета.
Берю делает мне знак отойти в сторонку.
— Что ты расстраиваешься из-за этого, — говорит он мне. — Мы же ему целый вечер в голову вдалбливали, что он живет среди придурков. Вот он и ушел по-английски. С мужчинами это часто бывает, такая необходимость. Особенно с тихими. Они начинают паниковать и идут напролом!
Я качаю головой, чтобы избежать соблазна потрясти ею.
— Это совсем не похоже на нашего друга Матиаса, Толстый. А потом, не забывай одну вещь: вот уже несколько дней кто-то угрожает его жизни. По этой причине я и нахожусь здесь!
Он шмыгает носом и смотрит на меня своими добрыми встревоженными глазами. Он забыл свои фундаментальные принципы хорошего тона.
Он снова становится самой обыкновенной сыскной ищейкой.
Готовый лаять по-собачьи, как говорят у нас в деревне! — Мы его оставили здесь! — говорю я, топнув ногой по асфальту.
Я смотрю в том направлении, куда вчера ушел Рыжий. Из ворот дома, где живут отвратительные родичи его жены, пахнет камамбером. Запах ощущается даже на углу следующей улицы. Подняв голову, я смотрю на их окна, скрывающие какую-то тайну за флорентийскими шторами, которые придают Лиону вид, отличающий его от любого другого города.