Назар Кудрявцев привидений не боялся, и поэтому в своем подвале он уже забетонировал четыре трупа. Сашке Воронову предстояло стать пятым.
Глава 3
Барон порылся в гардеробе и решил надеть свой выходной костюм в светло-серую полоску. К нему полагалась белая рубашка и галстук. Здесь Назар испытал некоторую трудность – так было всегда при выборе этой детали туалета.
Мужчины и женщины неизменно обращают внимание именно на галстук, а особенно на то, как он завязан. Назар остановил свой выбор на бежевом галстуке с крошечными гербами какого-то рыцарского клана. Так тщательно он одевался в тех случаях, когда настроение было дрянь.
Неожиданно для самого себя он осознал, что из ровного душевного состояния его выбила именно гибель Чифа. К тому же ему предстояло непростое объяснение с Варягом, что тоже не прибавляло радости. Встреча со смотрящим России должна была состояться у Михалыча.
Назар подошел к огромному, почти под потолок, зеркалу. Его внешний вид был безукоризнен, продуман до малейших деталей. Очень элегантно смотрелся и бежевый платок, выглядывающий из верхнего кармана пиджака. Если бы не знать, что родом Назар происходил из алтайских рабочих, то можно было бы предположить, что он отпрыск древних дворянских фамилий.
Барон посмотрел на часы: стрелки «Ролекса» показывали четырнадцать тридцать. Самое время. Опаздывать на встречу с Варягом не полагалось, впрочем, являться раньше назначенного времени также считалось дурным тоном.
Назар спустился во двор. Витек, водитель, уже дожидался возле «мерседеса», лениво дымя дорогой сигарой. Его вполне можно было бы принять за владельца роскошного автомобиля. Вообще у всех холуев есть одна родовая черта – перед непосвященными они любят выглядеть барами.
На появление Барона слуга отреагировал мгновенно: отшвырнул подальше огрызок сигары и распахнул заднюю дверцу.
– Пожалуйста, Назар Викторович!
– Не напрягайся, – отмахнулся Барон, – я поеду один, – и провалился в мягкое удобное кресло.
Движок уже урчал, оставалось только переключить скорость и плавно надавить на газ. Барон нащупал педаль.
Михалыч обитал в собственном доме, притаившемся на безлюдном островке в Серебряном бору. Раз в месяц к этому особнячку подъезжал небольшой банковский грузовичок с бронированным кузовом. Дом Михалыча использовался как перевалочная база. Отсюда общаковские денежки уплывали за рубеж и перевоплощались в шикарные отели и бензозаправки, приносящие солидный доход, а также тоненькими ручейками растекались по многочисленным зонам для разогрева братвы и подкупа чиновников.
В охране у Михалыча служили не бессловесные холуи, а доверенные люди московского сходняка. На них возлагалась охрана дома и общаковских денег. В случае надобности они могли проводить гостей не только до дверей, случалось – до могилы. Пацаны были преданы Михалычу, но если бы обнаружилось, что старик надумал покуситься на святую святых – общак, то и его незамедлительно прирез бы: несмотря на христианское вероисповедание, в глубине души эти братки были язычниками, потому что являлись жрецами воровского идола.
Барон почувствовал себя очень неуютно под пристальными взглядами этих служителей культа. Они взирали на него так, как будто он пришел с единственным желанием отщипнуть из казны небольшой кусочек для личных нужд. И только когда ворота захлопнулись и охранники остались позади, он облегченно перевел дух.
Михалыч оставался для многих загадкой. Он сделался законным еще в сталинские времена, впрочем, казалось, что еще и до рождества Христова потрошил карманы у доверчивых назарян. Поговаривали, что в молодости он был очень дерзким и занозистым вором, бесшабашно грабил почтовые поезда, совершал налеты на сберкассы и при этом никогда не прятал лица под маскарадную маску. И в память об удалом прошлом на подбородке у Михалыча остался широкий кривой шрам.
Правда, находились воры, которые утверждали, что получил он его в то время, когда был правой рукой в шайке у Матвея Лома. Все дело было в том, что Лом жил с воровкой Нинкой Лысухой, которая тайком делила свою любовь с красивым молодым подельником Лома. Однажды, заподозрив любовницу в измене, он явился в самый неподходящий момент, когда Михалыч гарцевал на девице победителем и, спасаясь от хозяйского гнева, выпрыгнул со второго этажа и ободрал лицо о торчащий из стены крюк. Как бы там ни было, но смелости и лихости Михалычу было не занимать, и даже в старости его взгляд таил в себе что-то злодейское. Вполне можно было поверить, что такими глазами можно остановить даже взбесившуюся лошадь.
Он был один из тех, кто стоял у истоков воровского закона, кто создавал неписаные правила, которые соблюдались куда более четко, чем статьи уголовного кодекса. Михалыч был не только хранителем общака, что само по себе требует человека незапятнанного, чистого, как стакан с водкой, но еще и создателем капища, где сам он исполнял роль главного жреца и прорицателя.
Несмотря на свой далеко не юношеский возраст, Михалыч участвовал практически во всех региональных сходняках, где частенько председательствовал.
И незаметно так, стараясь особенно не докучать чрезмерно ретивой молодежи, с терпеливостью опытного садовника прививал к их занозистым душам полузабытые воровские традиции. Он знал, что подобная процедура не проходит бесследно: пройдет совсем немного времени – и привитый дичок принесет сладкие плоды.
Михалыч принимал гостей всегда в одной и той же комнате, скромно называя ее своим кабинетом. Хотя этот «кабинет» больше походил на какой-нибудь зал неплохого музея живописи: на стенах висели полотна Айвазовского, Репина, Боровиковского. В доме у Михалыча все было настоящее, и поэтому ни у кого никогда не возникало сомнений в подлинности этих картин. Если здесь что-то и напоминало кабинет, так это широкий крепкий стол красного дерева, за которым, по заверениям хозяина дома, сиживал последний император династии Романовых.
В этот раз Михалыч пренебрег традицией – он проводил Барона в комнату поменьше, где вдоль трех стен стояли стеллажи с книгами, а в самом углу, у окна, возвышалась настоящая греческая амфора. Человеку, впервые попавшему сюда, могло показаться, что эта комната – обитель кабинетного ученого, но никак не старого вора в законе и хранителя московского общака.
Барон, как только вошел в комнатку, тотчас заметил в дальнем углу светловолосого крепкого мужчину, сидящего в кресле за низким столиком. Это был Варяг. Барон не видел смотрящего России уж год с лишком. Он много слыхал про головокружительную одиссею Варяга, начавшуюся с его ареста в Америке и доставки в Рос, сию, а закончившуюся загадочным побегом с зоны и возвращением в Москву.
В воровской среде о последних подвигах Варяга ходили глухие разговоры – кто-то удивлялся тому, как легко отделался смотрящий России от ментовской погони и мести, а кто-то подбрасывал мыслишку, что, может, не все оно так с Варягом гладко может, он не так безупречен, а втихаря клюет с двух рук… Барон не верил этим сплетням, но и для сомнений были все основания.
Варяг привстал, протянул пятерню. Барон сдержанно пожал руку и кивнул.
Следом зашел Михалыч. Он тут же расположился в продавленном стареньком кресле слева от Варяга и жестом указал Барону на стул. Тот отметил про себя, что Михалыч не пригласил его занять третье кожаное кресло за столиком и, сочтя это за оскорбление, сжал губы. Ладно, старик, подумал Барон, я тебе все припомню!
Михалыч потянулся к стеллажу за спиной и выудил из-за книг темную бутылочку и три низенькие пузатенькие рюмочки.
– Тут такое дело, – невесело начал Барон после того, как Михалыч разлил коньячок в рюмочки. – Чифа больше нет. Его позавчера нашли с перерезанным горлом на одной из питерских помоек. Рядом с грузовым портом.
– Ты опоздал со своим сообщением на сутки, – строго произнес Варяг. – Сказать по правде, я думал, что ты появишься значительно раньше. Чего же ты выжидал?