: Деморализованный элемент? М-р Симмонс: Деморализованный элемент. Те, кто до тех пор не были трудолюбивыми и бережливыми; но в основном бесчестными и легкомысленными. Сенатор Нельсон: Живя удачей? М-р Симмонс: Пожалуй, так. Они, по моему мнению, не представляли существенную часть трудящихся сил в Сибири. "..." По роду моей деятельности мне приходилось взаимодействовать с лучшими из этих людей, с важными чиновниками большевистского правительства, которые направляли лесную промышленность различных районов и помогали управлять ею. После бесед с ними становилось очевидно, что они не были достаточно образованы и умны [were not men of sufficient intellegence] для выполняемой ими работы и имели слабое представление о лесном деле. Пробираясь по транс-сибирской линии, я изучал пропагандную литературу, которую распространяли большевики: декреты, прокламации, разного рода публичные заявления местных и центральных властей. Многое из пропагандируемого в ней выглядело на первый взгляд возможным, имеющим конструктивные намерения, а идеализм и обещания блестели как золото. Мне понятно, почему люди привлекались этим и первые 8-10 недель мне были ясны их жизнерадостные надежды. Но после этого времени распад пошел быстро и результаты были ужасны. Действительность оказывалась не в соответствии с теорией. Большевики говорили о своих идеалах, но не действовали в соответствии с провозглашаемыми идеалами. Практика их деятельности была совершенно аморальна. Если позволите, я зачитаю вам в этой связи важное признание, сделанное Бонч-Бруевичем, исполнительным секретарем народных комиссаров, близким другом Ленина, который, работая с Лениным рука об руку, имеет на него значительное влияние. Бонч-Бруевич утверждает, что большевики еще не выработали кодекса морали, и пока они его не выработают - цель оправдывает средства. Могут использоваться любые диктаторские средства, любая ложь может быть пущена в ход, если это в интересах рабочих классов. Близкий друг БончБруевича говорил, что тот лжет без угрызений совести повсюду, где это приносит пользу Советам. [...] Когда большевики явились реквизировать собственность крестьян, они увидели что перед ними стоит большая проблема ибо они столкнулись с огромным сопротивлением. Действия большевиков вызвали широкую оппозицию, и протесты стали широки настолько, что большевики встревожились. Они сказали тогда, что из-за этих протестов необходимо создать организацию по борьбе с контрреволюцией, так они называли протесты. Видите ли, люди не могли соединиться для организованного протеста - потому что у них не было оружия, амуниции и продовольствия. Чтобы образовать организованный протест нужна поддержка - источники поставок. У них ничего этого не было, и у них не было связи со внешним миром, откуда они могли бы попросить помощи. Протесты отдельных личностей и групп на митингах, забастовки, протесты в газетах большевики рассматривали все это как контрреволюцию или саботаж. И поскольку протесты стали всеобщими, большевики создали особый комитет с абсолютными полномочиями, называемый "чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией". И они начали тиранически расправляться с контрреволюцией. Когда вы слышите, что формирование красной армии было начато из-за союзного вторжения, знайте - это неправда. Красную армию начали создавать, чтобы подавить протест общества. Сенатор Нельсон: Оппозицию внутри страны? М-р Симмонс: Оппозицию внутри страны. При образовании этой красной армии они использовали пулеметы и прекратили выдачу продовольствия - сделали все, чтобы погнать мужчин, в возрасте до 50 и 55 лет, к оружию. Они отправились в Курляндию, к латышам, и пообещали молодежи большие зарплаты и продовольственное изобилие, и ИМЕННО БЛАГОДАРЯ ЛАТЫШАМ - РУССКИХ БОЛЬШЕВИКИ СНАЧАЛА НАБРАТЬ НЕ МОГЛИ - И БЛАГОДАРЯ КИТАЙЦАМ [работавшим] в России и БЛАГОДАРЯ НЕМЕЦКИМ ВОЕННОПЛЕННЫМ ОНИ СМОГЛИ СФОРМИРОВАТЬ ЯДРО КРАСНОЙ АРМИИ. "..." ИНОСТРАННЫЕ СОЛДАТЫ СОСТАВИЛИ ЯДРО КРАСНОЙ АРМИИ В САМОМ НАЧАЛЕ РЕВОЛЮЦИИ. Я хочу, чтобы вы поняли: ни интервенция союзников, ни оккупация Архангельска и Одессы, ни опасения такой оккупации - не были причиной образования красной армии. Красную армию начали образовывать для подавления протестов внутри страны, названных большевиками контрреволюцией. Но еще хуже красной армии была деспотическая, тираническая комиссия по борьбе с контрреволюцией. Они открыто говорили, что у них власти больше, чем у Ленина; и большая часть терроризма произошла из-за действий этой комиссии. Я расскажу о терроризме позднее, сначала - о моем личном опыте. В июле 1918 года я работал в волжском лесном округе. У меня было письмо от комиссара торговли, Бронского; письмо от комиссара сельского хозяйства, Кереленчо [Кириленко?]; и письмо от начальника бюро лесной службы. Письма просили солдат и сотрудников правительства оказывать мне любую возможную поддержку. Примерно в это время Ленин потребовал посольства и дипломатические представительства переехать из Вологды в Москву. Они отказались, памятуя судьбу немецкого посла. Кроме того, в Вологде было легче доставать продовольствие; и оттуда легче выехать из страны. Но Ленин настаивал, и тогда американский посол, бывший председателем дипломатического корпуса, сказал, что если нужно ехать, то он поедет в Архангельск. Он так и поступил. После того как он уехал, из американцев остались только сотрудники National City Bank, один из секретарей посольства, и я; других иностранцев почти не осталось. Через несколько дней большевики заставили секретаря уехать в Москву. Его имя было Норман Армор. Этот человек всегда ставил долг выше всяких личных соображений и собственной безопасности. Он отказался ехать. Его отвели к поезду штыками. Вскоре заставили уехать и сотрудников National City Bank, и я остался один. Я не мог ехать, у меня была пневмония, и я не вставал с постели. Когда я выздоровел, я отправился к Кедрову, губернскому [?] комиссару, за разрешением уехать. Чтобы выехать из любого города, требовалось разрешение. Он просмотрел мои бумаги от важных московских правительственных представителей, и сказал, что человек с такими бумагами может ехать куда угодно. "Приходите послезавтра, завтра меня не будет - и тогда я решу ваше дело" - сказал он. Эта задержка меня несколько обеспокоила. На следующий день в выходившей в Вологде газете появился приказ Кедрова, требующий от всех солдат, крестьян и рабочих стрелять в любого американца, англичанина или француза, которого они увидят; потому что граждане этих капиталистических стран абсолютные враги правительства рабочих; и любой иностранец в трех уездах [?], над которыми правит Кедров, является врагом. В соответствии с инструкциями Кедрова я пришел на следующий день и был отведен к его заместителю. Его звали Идуке. Он был латышский еврей. При подавлении протестов против большевиков в Ярославле он заслужил репутацию жесточайшего и наиболее кровожадного из большевистских вождей. Идуке взял мой дипломатический паспорт, согнул его, попытался порвать и бросил на пол. При этом он кричал, что паспорт был выписан в американском посольстве в России (это было верно, потому что тот паспорт, с которым я приехал из Вашингтона, был у меня украден) и что такой паспорт недействителен. Паспорт был подписан послом Соединенных Штатов, Давидом Р. Фрэнсисом. Потом Идуке просмотрел мои бумаги и сказал: "Вас необходимо взять под стражу". Тут вошли два кронштадтских матроса и произошел нечто, о чем я расскажу вам позднее. Но пока три красногвардейца отвезли меня в тюрьму на роскошном автомобиле, которым ранее пользовался Кедров. До того это был одним из личных автомобилей царской семьи. "..." В камере со мной находился человек, арестованный до меня. Он родился в России, но получил образование в Англии, в школе, а потом в Оксфорде. Он очень привязался к Англии и англичанам и получил британское подданство. Но пробыв в Англии 12 или 13 лет, он вернулся в Россию навестить живших в Костроме родителей. Я не знаю, за что его арестовали, но когда я встретил его в камере, он не был встревожен арестом. Он обладал очень большим чувством юмора, это был веселый и легкосердечный человек. "..." В пол-пятого вечера этого подданного Великобритании отвели к Идуке. Он вернулся в большой тревоге. Он сказал: "Мне это все не нравится. Я не понимаю этих людей. ОНИ НЕ РУССКИЕ. Я не понимаю, в чем они меня обвиняют и что они собираются со мной делать." Без четверти семь вечера пришли отряд солдат со штыками на винтовках и увели его. Он хотел взять пальто, но ему сказали, что это не нужно, и он оставил пальто, думая, вероятно, что вернется. Он никогда не вернулся. Позднее я узнал - один из солдат сказал моему секретарю - что его расстреляли. По своей инициативе поздно вечером мой секретарь написал заявление Кедрову, очертив собственную деятельность на пользу русской революции, указав, что при Царе он был 11 лет в эмиграции. Он упомянул в качестве нашего заступника министра юстиции в большевистском правительстве в Москве. Сенатор Стерлинг: Кто был министром юстиции? М-р Симмонс: Не могу припомнить, сенатор. Он также привел ссылку на человека по имени Розен, который был командиром латышской дивизии. До того этот Розен редактировал социалистическую газету в Бостоне. Я с ним встречался. После проверки секретарь Кедрова пришел ко мне в камеру на следующее утро, когда я писал уже последние, как я полагал, письма. Секретарь Кедрова сказал, что меня отправляют в Москву в "чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией". До этого момента я думал, что мой конец близок. Новость принесла огромное облегчение, потому что из людей и правительственных лиц, которых я знал в России, многие были в Москве. Меня и моего секретаря отвезли в Москву под усиленной охраной и провели по улицам в лубянскую тюрьму. В камере, в которую меня поместили, было 85 человек. Сенатор Нельсон: Как велика была камера? М-р Симмонс: В половину этой комнаты. Мест для спящих было только 30. Мы спали на цементном полу. "..." Состав заключенных меня удивил. Я ожидал встретить князей, дворян, капиталистов, верхний класс. Несколько таких было, но большинство я бы назвал средним классом: механики, печатники, крестьяне много крестьян - мелкие ремесленники, солдаты, священники, рабочие, офицеры (армии и флота), специалисты, студенты и т.д. Сенатор Стерлинг: Купцы? М-р Симмонс: Торговцы, много мелких торговцев. Был лесник и мельник. Я стал расспрашивать. Я могу вам сказать, что 80 процентов узников не знали причины ареста - 80 процентов. Сенатор Стерлинг: Вы хотите сказать, что 80 процентов не знали, за что они арестованы? М-р Симмонс: 80 процентов не знали, за что они арестованы. Аресты обычно проводились без предъявления обвинения. На второй день в камеру привели адвоката по фамилии Веленкин, образованного еврея. Он был юридическим советником британского консульства в Москве. Ему было 34 года. Это был настоящий патриот, движимый высокими мотивами. У него было много возможностей уехать из России, но он не хотел. Он сказал, что интеллигенция должна встать за свою страну. После ареста чрезвычайная комиссия коротко рассмотрела его дело и приговорила его к расстрелу. Он подошел ко мне в 2 ночи, разбудил меня и сказал: "Симмонс, не поговорите ли со мной? Я умираю в 6. Расскажите мне о Сибири." Он там никогда не бывал. "Расскажите мне об Америке. Расскажите мне, что хотите, но отвлеките мои мысли от моей ужасной судьбы." Я присел на его нары. Он был в тюрьме уже долго, и у него были нары. Я рассказывал, пытаясь отвлечь его, час с четвертью. Потом он написал письмо сестре и отдал его мне. Я позднее передал его. Через полчаса пришли солдаты и увели его. Они пришли обычным отрядом, и все заключенные знали, что это ведут на расстрел. Он больше не вернулся. Его брат позднее рассказал мне, что его расстреляли, и отказались выдать тело. В тот же день они увели молодого князя. Князь сопротивлялся. Сенатор Стерлинг: В чем его обвиняли? Вам известно? М-р Симмонс: Виленкин сказал, что его обвиняли в причастности к контр-революции. Но он сказал мне, что не сделал ничего, чтобы свергнуть большевистское правительство. При допросе они сказали: "Если мы вас отпустим, обещаете ли вы помогать нам и сделать все для нашей победы?" Он ответил: "Нет, я не могу". И он пошел к смерти с отстраненностью. Это была самая горестная сцена, которую мне доводилось видеть. Мне выпал печальный долг рассказать обо всем его брату, которого я встретил в Лондоне. Князя казнили без суда и следствия. Не проходило дня, чтобы этот отряд солдат не забирал людей из камеры, и многих из них увели к смерти без следствия и обвинения. Это не слухи. Вы слышали об этих ужасах, но я был там и сам их видел. Сенатор Оверман: Ожидая каждую минуту быть расстрелянным самому? М-р Симмонс: Я не знал, чего ждать. Они сказали мне, что будут расследовать мое дело. Никто не знал своей судьбы. Когда они назвали мое имя, в тот день когда меня перевозили из тюрьмы в тюрьму [из Лубянки в Бутырку], как мне говорили, я побелел совершенно. Сенатор Стерлинг: Известно ли вам, как проводится следствие? М-р Симмонс: Нет, только то, что я рассказал. Адвокат, которого расстреляли, сказал мне, что это был полный фарс. Глава этой комиссии, молодой человек по имени Петерс, жил в Англии и был осужден за преступление. В этом я уверен. "..." Это был человек приятной наружности и моложаво выглядевший. В то же время это был человек совершенно беспринципный; он подписывал смертные приговоры без малейшего угрызения совести. Генеральный консул Италии сказал мне позднее в консулате, когда они пытались вызволить мое имущество, что он видел, как Петерс подписал приказ о казни 71 офицера, даже не читая их имен. Разговаривая с консулом, Петерс взял ручку и небрежно черкнул свое имя, приказывая убить каждого из этих людей. Сенатор Нельсон: Это были офицеры старой армии? М-р Симмонс: Да, сэр. Потом, одним днем, когда я был там, они увели 21 человека с таким же [расстрельным] отрядом, только было больше солдат. Я слышал, что этих людей увели к их участи потому, что снаружи было 26 человек, которые были только что арестованы, и в тюрьме не было места. Я не могу свидетельствовать, что их действительно убили, но их увели таким же отрядом, что узники считали доказательством prima facie. Сенатор Нельсон: Они не вернулись? М-р Симмонс: Ни один. Я хочу еще рассказать вам о случае крестьянина, с которым я особенно сблизился. Среди узников было много крестьян, но этот человек был убит, пока я был там. Его убили за то, что он не хотел отдавать хлеб, который он вырастил. Насколько я понял, он пытался организовать людей в своей деревне на сопротивление действиям комбеда. Эти комитеты бедных, как я объяснил, занимались тем, что отбирали продовольствие и разжигали классовую ненависть среди крестьян. Он был неграмотный человек, но не невежда. Вы слышите о безграмотности в России, особенно среди крестьян. Их близкая связь с землей воспитывает суждение, здравый смысл, который делает их, хотя они и неграмотны, не невеждами. Я убежден, что у нас есть в наших подобных общинах, на фермах, люди, которые хоть и не умеют читать и писать, но полностью способны разумно голосовать. Этот крестьянин был таков, и в них - надежда русской демократии. Еще одной жертвой был механик, специалист по корабельным двигателям. Он работал для флота при Царе, при Временном Правительстве, и большевики вернули его на ту же работу. Большевики потребовали, чтобы он вступил в партию. Он отказался, и сказал: "Я не политик. Я полностью поглощен моей работой. Я доволен работой. Я не хочу вступать ни в какую организацию." Но большевиков это не устроило. Они его арестовали. Он был самый тихий, спокойный и мягкий человек, которого я когда-либо встречал. Они привезли его в тюрьму. Было следствие, и он ждал расстрела. Там был священник, из высшей иерархии. Он прочел несколько публичных проповедей, осуждая безнравственность большевиков. Они бросили его в тюрьму и расстреляли. "..." Его имя было Вестор Гофф. Он сказал, что он был священником - в России их зовут "попы" - и что его долгом было осуждать безнравственность, зло и несправедливость, где бы они не встретились. Он сказал: "Я знал, что погибну за это. Но я счастлив, что я так поступил." Сенатор Стерлинг: Это был старый человек? М-р Симмонс: 64 или 65 лет, но очень бодрый, умственно и физически. Он рассказал мне о случае в Баку, когда священник назвал большевистское движение "испарением из ада". За это его арестовали. Около 3.000 человек: мужчины, женщины и дети, ворвались в тюрьму, освободили священника и унесли его на руках по улицам Баку. Он сказал, что большевики не смеют раскрыть рта в Русской Церкви, и что творимый большевиками ужасный терроризм более повлек людей к церкви, чем он когда-либо видел. Сенатор Нельсон: Думаете ли вы, что церковь окажется центром сплочения анти-большевистских сил? М-р Симмонс: Я