- А этот маленький ящичек тоже гроб? - поинтересовался Сач.
И покраснел. Ну что плетет? Какой же это гроб, когда это ведь не гроб! Его занимало только одно, для останков ли это. И чьих. Может, какого ребенка, но разве такие крохотные бывают.
Не дай господи, для попугая или кота.
- Тоже, - ответил князь. - Король предназначил его для своего сердца.
Зачем он так сказал? Во время бальзамирования вынимают внутренности и сердце. Вот для того и ящичек. Но князь все еще не отошел от своих забот. Так хоронить короля. С таким равнодушием. Может, он растрогает Сача этим сердцем. Но что-то не похоже. Мужик насупился, разозлился, стиснул зубы.
- А этот дорожный гроб, - бормотал он, думая о металлических обручах, откуда он у него? От русских!
Медекша не знал.
- Пожалуй, - задумался он. - Хоронят его так, как привезли.
Сач отвернулся и сказал тихо то, чего уже не мог в себе удержать:
- Зачем его надо было везти!
Князь, толком не поняв его, закричал:
- И ты против него?
Он не обратил внимания на руку, которая в темноте сжала его ладонь.
- Человек из его деревни! - горько удивился он.
Здесь родился будущий король Об отце его, которому достался Волочин, приданое жены, из истории известно, что был хорошим господином. Если сын-никудышный король, то сюда он пришел сложить свои кости как сын не самого дурного помещика. И все равно плохо!
- Я не против! - изменившимся голосом заговорил Сач. - Я не о том. Разве же мы не знаем, что это был за король. Наш он был. Деревня знает его. Деревня встретила бы его триумфальной аркой, какой никакому епископу не поставила бы. Я теперь понимаю, что сегодня ночью тут затеяли. Мусор сторож со двора по ночам выносит, когда все спят, но не такую особу. Ведь никто из простых людей не должен его ночью видеть. Один только я. Я политик. И что после таких похорон будет, я тоже знаю. Но не выйдет этого, пусть правительство хоть из кожи вон вьиезет.
Князь перестал его понимать. Мужик был явно взбешен. О чем это он?
- А чего тут может хотеть правительство? - допрашивал Медекша.
Сач вылупил на него глаза. Как чего?
- Рыб! - прошептал он, напирая на это слово.
- Рыб, - повторил за ним князь.
- Ну да, наших рыб. - Мужик не собирался ни жаловаться, воспользовавшись случаем, ни осуждать кого-нибудь, он хотел только предостеречь, что отлично понял, какие тут ставки в игре. - Здесь уже крутят-вертят, чтобы правительство отобрало привилегию и сдало в аренду. Но никто из здешних аренду не возьмет! - Теперь Сач заговорил медленнее. Пусть-ка Медекша хорошо все поймет и в Варшаве повторит. - А если чужой возьмет, то потеряет. Рыба не любит менять хозяев. Она что пчела. А здешняя рыба особенная. Ее нужно чувствовать до тонкостей! Тут знают, как ее сберечь. И хорошо знают, как ее извести!
Он весь трясся от возбуждения, грозил, ничего не боялся, был великолепен.
- За сто семьдесят лет, - растолковывал он, - деревня многому научилась. И уж если есть у нее такое стародавнее право, то и бояться нечего. Одно вот только плохо, - он презрительно отмахнулся, - новый закон лишь и свят.
Медекша едва успел проговорить:
- А какое отношение имеет к этому король?
- Это он дал вам такое право? - даже не спросил, а скорее ответил сам себе Медекша.
Вся фигура Сача, его пришедшие в движение руки, надутые щеки-все выражало переполнявшую его радость, которая отдавала гордостью и почтением.
- Вот видишь, господин князь, как оно? - сказал Сач, казалось, всем своим видом он хотел устыдить Медекшу. Приехал, мол, сюда, а не знает!
- Должны были взять это чужие, - проговорил наконец Сач, - а он предпочел отдать своим.
Сач повернулся к старосте за подтверждением.
- Не один документ, не одна печать говорят о том. В суде, в воеводстве, в кадастре. Как бы кто тут ни подкапывался, бумага погибнуть не может. Даже если из города ее стянут, многие в деревне сняли с нее заверенные копии. И хорошо припрятали, вот.
Если потеряют, станут отрицать, тогда-то только мы ее и предъявим.
Сач продолжал бы так и дальше, но его прервал пес, который, опершись лапами о стену, принялся выть.
- Ну, довольно, господа! - пытался перекричать его Черский. - Господин Ельский, господин Медекша! - обращался он к каждому.