- Ты так красиво говорил о вожде, но, выходит, не очень-то ясно представляешь себе, чем должен быть Папара, - наставительно начал Говорек. - Для тебя он немного римский папа, немного главнокомандующий, а не вождь. Вождь потому и вождь, что он ведет за собой, тащит, он в первом ряду, он похож на любого другого солдата, только самый лучший. Вождь-это не профессионализм, не какое-нибудь чертовски усердное умение руководить, какого нет ни у кого! Фош был типичный главнокомандующий, собаку в своем деле съел. В этом отношении у вождя может и маковой росинки во рту не быть. Его мудрость не от мира сего. Но он и не папа, который словно центр круга. Все к нему сбегается, все вертится вокруг него. А он ни с места. Ты бы Папаре запретил даже пальцем шевельнуть.
Дылонг огрызнулся:
- А ты обошелся с ним еще чище. С этой акцией, что это должно было быть? - резко спросил он.
- Должно было? - удивился Говорек. - Ничего он еще, по существу, не знает. С первых же слов проект ему не понравился.
Он его тут же перечеркнул. И уже заявляет при этом-должно было! А я тебе говорю, будет.
- Логики побольше, - окрысился в ответ Дылонг. - Без меня у вас ничего не выйдет. Вы меня сюда и зазвали затем, чтобы достать людей. Если я не соглашусь, так и делу конец!
- Да нет же! - стал растолковывать Чатковский. - Ты сначала послушай. Папара на публике показывается редко. Все больше сидит в помещении партии, куда никто из его врагов и не попытается прорваться, да еще в университете, где крутится довольно много его сторонников. Но скоро перестанут крутиться.
Каникулы! А Папара все равно будет бывать там в связи с выдвижением своей кандидатуры. Он взял дежурство на кафедре!
Если коммунисты захотят напасть на него, то именно сейчас.
Они смело могут рассчитывать, что хозяева положения-они.
Все выглядело бы весьма правдоподобно.
Планирование акции усыпило в Дылонге моралиста и политика. В нем пробудился стратег.
- А куда ты наших людей поставишь?
Чатковский принялся объяснять, оживленно жестикулируя.
- Двери аудитории выходят на лестничную клетку, таков путь Папары. Именно там он пойдет, а как дежурныйпоследним. Тут-то к нему и пристанут. Вроде бы никто там ему помочь и не сможет. Если сообразят, закроют на засов двери во двор. И будут сидеть себе с Папарой на лестничной клетке, запертой со всех сторон, сколько душе угодно. Могут с ним преспокойно разделаться. Сверху нет никого, а если кто во дворе что пронюхает, начнет с того, что попытается проникнуть через входную дверь, а у них там, по другую сторону лестничной клетки, окно. Выпрыгнут в университетский сад, только их и видели.
- Ну хорошо, это они, - второй раз о том же самом спросил Дылонг. - А мы?
- А мы! - Чатковский рассмеялся. - А мы! - В душе Дылонг уже был с ними.
- Что ты ржешь, - не сдержался Дылонг. - Говори!
- А мы, - и Чатковский снова улыбнулся, - отделаем их как следует. Но сперва! Все помните ту лестничную клетку?
Кристина поспешила сказать, что она не помнит.
- Только вы одна! - пренебрежительно заметил Чатковский. - Не беда! Женщин там не будет, ни одной. Так вот, - и он обратился к мужчинам, сколько дверей на той лестничной клетке? Во двор, это одна, - стал считать он, - в аудиторию вторая. И все?
Вопрос предназначался Дылонгу. До него начало доходить.
- Нет! - вспомнил он наконец. - Там еще одна есть, на площадке подле окна, которое ты им оставляешь, чтобы у них было откуда прыгать.
- Браво! - похвалил Дылонга Говорек.
Дылонг, казалось, и забыл все свои возражения.
- Она, правда, забита.
Веско, неторопливо, весело Чатковский выложил самое главное:
- Вот и не забита! - А потом скороговоркой, спеша все разъяснить: - Вы вообще-то знаете, что это за дверь?
Нет, Дылонг этого не помнил.
- Ты был когда-нибудь на факультете классической философии?
- А! - обрадовался Дылонг. - Ну конечно же. Маленькая приемная перед кабинетом профессора.
- Вот-вот! - И Чатковский ткнул пальцем в сторону Дылонга, словно указывая всем на источник истины. Затем принялся рассказывать: - Несколько дней назад я ждал профессора. И чтобы меня никто не опередил, не в зале, а в приемной, даже не сидя, а стоя, стула там нет. Стою, стену подпираю. Вижу, что-то белеет. Пододвигаюсь к двери. К той самой. Слышу, шаги за нею.
Догадываюсь, там должна быть лестница. Идет кто-то. Слышу разговор. Два типа каких-то. Один хромой, ногу вроде бы волочит, шаги какие-то неровные. Еле тащатся, болтают. "Все о нас понимаю. Ничего туч для меня нового. Сам в Германии на жуткие вещи насмотрелся, - говорит один. - Вот что меня только поражает: как это молодые польские фашисты одновременно мш -ут быть и такими правоверными католиками". А другой, судя по голосу желторотый, сопляк, в ответ ни больше, ни меньше речь закатил: