Даже ни намека на искру. Я крутанул его в другую сторону. Маленькая искра, но никакого огня. Тогда я со всей силой повернул его. Бинго.
Я поднес зажигалку к одеялу и увидел, как по материалу побежала голубая волна. Погребальный костер загорелся.
Я оттолкнул лодку, и она поплыла в сторону от меня. Внезапно у меня возникло желание кое-что забрать из маминой сумки. Мама забирала с собой слишком много вещей, которые были мне очень дороги.
Я отчаянно поплыл к лодке и понял, что она двигалась от меня на большой скорости. Течение подхватило ее, и если бы я был неосторожен, то мог бы остаться вместе с мамой в этих темных водах.
Лодка уже полыхала, когда я подплыл к ней. От одеяла валил плотный дым, и древесина потрескивала. Я увидел, что одежда на матери уже горела.
Ее сумка тоже горела, но только с одного края. Не думая об ожогах, которые я мог получить, я просунул руку сквозь огонь и открыл молнию на сумке.
Перед тем как принять правильное решение и уплыть, я все же засунул руку в сумку еще раз. Я нащупал слоника и вытащил его.
Я держал статуэтку Ганеша под водой, пока плыл, и боль потихоньку проходила.
Течение было сильным, а я слабым. Железный слоник тянул ко дну, как якорь, но я не собирался отпускать его в глубины моря. Или мы оба выплывем, или оба пойдем ко дну.
Я боролся с течением, но казалось, что никакого прогресса не было. Я закрыл глаза. Не было смысла смотреть. Берега не было видно, и я не хотел знать, насколько близко от берега я был, перед тем как сдаться.
Мои силы истощались, одежда намокла и тащила меня вниз. Когда я стоял на берегу и даже когда толкал лодку, море казалось спокойным, но сейчас волны бушевали вокруг меня. Течение в буквальном смысле хватало меня за ноги.
Я начал идти ко дну. Я вцепился в статуэтку Ганеша и сделал, как я считал, последний рывок.
И после этого море отпустило меня. Я добрался до изгиба берега.
Я лежал на пляже, чувствуя, как теплые волны омывают меня. Одной рукой я загребал песок, другой вцепился в статуэтку Ганеша.
Наконец я поднял голову и осмотрелся. Никого не было видно. Я повернулся и посмотрел в море. Качающиеся огоньки не изменили свои позиции, и к ним направлялся молчаливый пылающий светоч.
Я встал и посмотрел на руку. Ожог был очень сильным.
Я вернулся к машине, снял с себя мокрую одежду и вытерся маминым полотенцем для рук. Терка Кетана не задела вену на моем бедре, но оно все равно сильно кровоточило. Поэтому я использовал большую часть бинта, чтобы остановить кровотечение. Порез на моем плече был сильным, но он лишь медленно сочился, а не истекал кровью. Другие раны, на удивление, были поверхностными, и я подумал, что на них хватит немного бумажных полотенец и крема. Я не стал трогать ожоги.
Я осторожно надел чистую рубашку и брюки, вынул из кошелька все, и оставил пару сотен рупий. После этого я подошел к хижине и засунул пачку банкнот под дверь.
Я вернулся к машине и просто посмотрел на море.
Мама говорила, что ей понравилась Версова.
Не было ни шума, ни грифов, ни двусмысленности. Люди, жившие в прошлом, были далеко, чтобы быть опасными. Семья Кетанов не была Индией для меня, Аскари тоже не был. А вот Радж был. И так же было это место.
Это было хорошее место, чтобы уезжать. Оно смягчило мое сердце. Даже боль от ожогов и порезов немного утихла.
У Башен Молчания был крест. В Аравийском море горел погребальный костер.
Часть третья
40
Путешествие вторым классом предполагало длинную очередь на таможне. Чем дешевле билет, тем тебе меньше рады.
Еще один самолет приземлился в аэропорту Кеннеди, выгрузив толпу людей, вставших в очередь за пассажирами из моего самолета. Впереди меня ждали люди в форме, готовые встретить меня с распростертыми объятиями. Ночь в тюрьме? Больше, чем одна ночь? Все будет зависеть от Терри Вордмана.
Я заполнил миграционные формы. Сильное беспокойство овладело мной, когда я закончил это занятие. Оно отвлекло меня от боли после нескольких часов беспокойного сна, но я панически боялся, что мог неверно заполнить их.
Легким толчком в спину меня направили вперед, чтобы я не замедлял ход очереди. Промахнулись всего на миллиметр от моего ожога. Рана почувствовала близость удара, и новая волна боли пронзила меня.
Я ощущал себя изгоем.
Меня еще раз толкнули в спину.
Шаркая, я сделал несколько шагов вперед и пробормотал извинения.
— Простите, вы хотите въехать в Штаты?
Я повернулся, чтобы увидеть своего собеседника. Англичанин. Один из моих соотечественников. Он выглядел усталым, наверное, самым большим его желанием сейчас было добраться до отеля, позвонить жене, попросить детей подойти к телефону и сказать им, что он любит их.
Он стал обходить меня. На этот раз он обтерся об ожог на моей руке.
Я застонал.
Мужчина остановился и посмотрел на меня:
— С вами все в порядке?
Я попытался улыбнуться, но ожоги, порезы и тринадцать часов в самолете не улучшали ситуации. У меня сильно закружилась голова, я качнулся в сторону и выронил чемодан. Казалось, стук упавшего чемодана будет бесконечно раздаваться по залу.
— Со мной все в порядке. Все нормально.
— По-моему, с вами не все в порядке, — он махнул рукой в сторону островка чиновников, стоявших по другую сторону белой линии.
Женщина в форме подошла ко мне.
— Мне кажется, этот человек чувствует себя неважно, и ему нужна помощь. — Мужчина пошел к стойке. Первая медицинская помощь по-английски: позвать на помощь и смыться.
Я попытался сосредоточиться на бейдже женщины, чтобы прочитать ее имя. Может быть, если я назову ее по имени, она отвяжется от меня. Сбарро, Слорро, Шарро. Черт. Буквы сливались в одну линию.
Я посмотрел на ее лицо. Оно было мрачным и неулыбающимся. Она пристально посмотрела на меня, потом наклонилась и подняла мой чемодан.
— Пройдемте со мной, сэр, — сказала она, взяв меня за руку и забрав паспорт и формы.
Мы прошли через небольшое помещение для дипломатов.
Когда мы дошли до другой стороны, нас уже поджидали еще три офицера. Один из них взял мой паспорт, взглянул на него и кивнул.
— Сюда, пожалуйста, сэр, — сказал он.
Я провел в серой комнате два часа. Но не потерял времени даром. Меня посетил фельдшер и неплохо «подштопал» меня. Он осмотрел мое плечо, руку, спину и обработал порезы. Он сделал обезболивающий укол, укол от столбняка, еще один укол от чего-то на всякий случай. Он сказал, что не может ничего сделать с моими волосами, и посоветовал сходить к травматологу прежде, чем к парикмахеру.
Аэропорт Кеннеди был намного лучше, чем Хитроу. Там мне дали бы таблетку аспирина и запихнули фонарик в задницу, чтобы проверить, не засунул ли я туда лишнюю бутылку «Джонни Уокера».
Фельдшер ушел из комнаты. Я смотрел на два плаката на стене. Первый — статуя Свободы, и второй — мост Золотые Ворота, выглядывающий из тумана. Я крутил в руках ламинированную карточку, на которой были расписаны мои права. Но я не стал читать ее.
По-моему, у меня было мало прав. Дверь открылась.
Вошел детектив Манелли.
— Говорят, что ты не в состоянии отвечать сейчас на вопросы. — Он обошел меня и кивнул. — Да, выглядишь ты паршиво, — он наставил на меня палец, как пистолет. — Паф. Завтра. Одиннадцать утра. Мы поговорим. Твой человек будет с тобой.
Мой человек? Терри Вордман? Кто-то новый из «Шустер Маннхайм»?
В этот момент Терри вошел в комнату. Он был не один, за ним следовал Пабло Точера.
— Спасибо, детектив, — сказал Терри. — Нам хотелось бы побыть с нашим клиентом наедине.
Манелли посмотрел на меня:
— Конечно. Увидимся завтра, мистер Бордер. — Он ушел.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Терри.
— Лучше чем раньше. Что происходит?
— Мы сейчас уйдем, — сказал Точера. — Ты отдохнешь сегодня, и завтра мы поговорим о твоем положении. Потом, если с тобой все будет в порядке, мы встретимся с Манелли.