Я встал и прикусил губу, когда почувствовал, что рана на моем бедре опять начала кровоточить.
Отойдя назад, я попытался рассмотреть интерьер, прежде чем двигаться в другой конец комнаты. Я прощупал каждый дюйм пола передо мной носком ботинка. Тел больше не было видно. Я посмотрел на часы, но циферблата не разглядел. Мне казалось, что я находился в этой комнате целую вечность.
Я нашел дверь и перешел в коридор, в котором было не намного светлее, чем в комнате, но света было достаточно, чтобы увидеть часы. Я был в спальне пятнадцать минут.
Слева от меня была арка, позади которой я увидел огромное открытое пространство, возможно, гостиную. Справа от меня было еще три двери.
Первая дверь — еще одна ванная комната.
Вторая — еще одна спальня. Шторы были отодвинуты, и было достаточно света, чтобы я увидел кровать — заправленную и пустую.
Третья дверь. В этой комнате было темно. Шторы были задернуты. Снова почувствовался запах ладана и травки, но никакого запаха спальни, здесь было более пусто, и атмосфера была деловая. Я поколебался и затем включил свет.
Кабинет.
Если картины у Бабы Мамы были красочными, то в этой галерее вокруг стены было буйство красок. Неулыбающиеся лица пристально смотрели из переплетенных тел в каждом возможном изгибе союза двух тел. Исступление достигалось более через цвет, чем через выражение. Золотые, голубые, красные люди танцевали в экстазе вокруг актеров и актрис в этом прекрасно нарисованном цветовом шоу, и одеяния растворялись на заднем плане, в то время как гениталии были выставлены напоказ: розовые, дерзкие, пышные.
Я наконец отвел глаза от стены к аккуратному столу без ящиков. Он был современным и выглядел чужим в этой обстановке. Монитор компьютера и клавиатура располагались в его центре, дисковод был на полу, рядом с лазерным принтером. Больше ничего не было. Ни книг, ни бумаг, ни шкафов, ни корзинки с конфетами для любопытных взломщиков.
Один щелчок по пробелу на клавиатуре — и скринсейвер тут же улетучился и монитор ожил.
Двадцать пять минут. Осталось еще тридцать пять.
Я взглянул на папки с документами. Их было еще много и все — под паролем. Есть лишь одно слово, которое будет сумасшедшей догадкой.
Я напечатал — «Близнецы».
Неверный пароль. Я посмотрел на стену, за подсказками. Если пароль был не «член в каждой дырке», тогда я не знал, что еще могло подойти.
Не было смысла торчать здесь в надежде, что слово внезапно придет мне в голову.
Может, «Близнецы» и было паролем, но не для папки с документами.
Я переключился на последнюю Интернет-страницу, просмотренную Карлштайном, но не стал выходить в Интернет. Я щелкнул на почтовый ящик — как флаг, вылетело меню отправленных и сохраненных электронных писем. Я попытался открыть сохраненные письма.
Надо ввести пароль. Я напечатал: «Близнецы».
Неверный пароль.
Думать, думать, как в кроссворде.
Хавала.
Неверный пароль.
Бадла.
Черт, черт, черт.
Мне надо было время, куча времени. Это, еще кресло, джин с тоником, может быть, еще CD-плеер на заднем фоне.
Ты никогда не догадаешься, придурок.
А как насчет Башен Молчания? Нет: это должно быть одно слово, короткое, содержательное.
Что-нибудь связанное с Башнями?
Имя, пришедшее с голландских Антилл, от Полы. Имя было названием места.
Дакма.
Неверный пароль.
Сдаюсь.
Черт тебя подери. Там же была буква «X» в Дакхма. Пола четко произносила это по буквам, помнишь?
Дакхма.
Десять писем. Конрад не хранил особо много писем в почтовой программе, они были посланы лишь день или два назад.
Я взглянул на часы. Время почти все утекло, как песок из песочных часов.
Я открыл первое письмо. Заголовок от человека по имени Рам Нариан, направленное в Дурга Дасс. Все письмо почти полностью состояло из цифр, там было несколько страниц. Так же, как электронная почта от «Гакстейбл» в офисе Аскари.
Я распечатал его.
К следующему письму. На этот раз Джовар Сингх. Больше цифр. Еще больше бумаги вылезло из принтера.
Третье было высококлассному поставщику восточной эротики из Мюнхена. Все слова — некоторые несколько отдаленно обозначенные, но не было никаких цифр.
Казалось, что курсор был вялый, двигался как в замедленной съемке. Принтер не работал ни со скоростью света, ни со скоростью звука. Время улетучивалось, все остальное было лишь чертовой тратой времени.
Я открывал восьмое письмо, когда дверь распахнулась и ударилась о стену.
В проходе стояла Миранда Карлсон. Она была еще меньше, чем я ее запомнил на похоронах Джей Джея. Ее лицо было нечеловеческим и больным, она смотрела на меня, как может смотреть больное или раненое животное на что-нибудь угрожающее. Грязная траурная лента была прикреплена на ее запятнанную синюю ночную рубашку.
Затем она подбежала ко мне, ее ногти впились мне в лицо.
Она завизжала.
У меня не заняло много времени уложить ее на пол. Это было все равно что успокоить тряпичную куклу. Но она поцарапала меня до крови. Я чувствовал, как струйка крови сочилась из ранки у меня на щеке.
Она продолжала орать.
Я зажал ей рот рукой, пока она не успокоилась немного. Я отпустил руку, ее глаза были закрыты, и она начала обмякать.
Я взял ее под руку, я полутащил, полунес ее по коридору, потом в гостиную. Снаружи все еще было темно. Панорамное окно отражало обессилевшего мужчину, тащившего большую куклу.
Я помучился с замками на входной двери и потянул ее к себе. По моей руке прошел удар, когда дверь внезапно остановилась, сдвинувшись всего на дюйм.
Я отцепил цепочку и вышел на каменную веранду.
Пола ждала меня.
— Отнеси ее в машину, — сказал я. — Она больна.
Пола взбежала по ступеням и аккуратно забрала Миранду у меня.
Время почти вышло.
Я побежал назад в дом.
Выхватив письма из принтера одной рукой, другой я нажал мышкой на пару кнопок и вернул экран к рабочему столу. Через пару минут появится скринсейвер, а потом перейдет в режим ожидания, через какое-то время. Хотя это не имело значения. Карлштайн очень скоро узнает, что у него не хватало одного окна, и вряд ли он будет обвинять в этом комаров.
Я повернулся и замер: передо мной стояла девочка в помятой двойной пижаме с кроликами.
— Мамочка, — прошептала она.
— Я отведу тебя к ней, — сказал я с нежностью, которая сама удивила меня.
Я подобрал ее и побежал к входной двери.
Она начала кричать: — Вей, вей, вей! — снова и снова.
— Да, дорогая, мы уходим отсюда, — приободрял я ее. — Прямо сейчас. Прочь из этого отвратительного места.
Когда Пола поднялась по ступенькам, чтобы забрать девочку, я увидел свет фар, маячащих на горизонте.
— Хочу вей, — орала девочка, выбиваясь из рук Полы.
— Я же сказал тебе дорогуша, мы уходим.
— Ради бога, Фин, — выкрикнула Пола. — У Миранды ведь двое детей. У нее еще есть сын. Она говорит, что его зовут Рей?
— Черт. Рей, дорогая? Ты хочешь Рея?
Девочка злобно кивнула.
Когда я вбежал в дом, я уже слышал, что машина была рядом.
Я ворвался в спальню и включил свет. Я начал рыться в одежде, постельном белье и везде. Но не было ни людей, ни даже маленьких людей.
Я услышал хихиканье и выбежал в гостиную.
Детское хихиканье доносилось из кабинета Карлштайна.
Под столом был Рей, его руки были в обувной коробке. Я стал оттаскивать его от коробки.
— Машинки, хочу машинки, — кричал он.
В коробке была куча штампованных моделей автомобилей и еще что-то, что выглядело как миниатюрные дома и стены.
— Хорошо, хорошо, — сказал я и взял ему одну машинку. Красная «феррари», ему это понравится.
Малыш начал вырываться:
— Все, хочу все машинки!
Я схватил коробку за угол, под локоть другой руки взял мальчика, он больно ударялся о мое бедро.
— Теперь уходим, — твердо сказал я, затем нагнулся и подобрал еще молоток.