Аскари посмотрел на меня так, словно хотел тут же броситься мне на шею, но Макинтайр поднял руку, чтобы сдержать его, понимая, что «Маршалл, Форестер, Келлерман и Хирш» были идиотами и охотились за страховками, связанными с травмами. Он сказал, что они позорили свою профессию.
— Это может быть так, — сказал я, — но мое требование остается в силе. Дальше, я хочу, чтобы Миранде Карлсон выплатили пять миллионов долларов, также мне бы хотелось, чтобы вы перевели облигации «Гакстейбл» в «Делавер Лоан» на сумму девятьсот пятьдесят тысяч долларов с процентами. Мне также хотелось бы, чтобы мне вернули пятьдесят тысяч долларов с процентами на мой счет в банке «Чейз». И, наконец, я хочу, чтобы Поле выплатили миллион долларов. Это должно пойти из твоего личного кармана, Макинтайр. Это не может сравниться с той болью, которую ты причинил ей, но мы юристы, и на все есть свой ценник, ведь так? — Я сделал паузу. — Это денежная сторона вопроса. Теперь что касается людей. Сначала: оправдание, реабилитация, только полная, Манелли перестает охотиться за мной, процесс экстрадиции должен быть остановлен, судебная тяжба окончена. У вас есть влияние, чтобы сделать это.
Макинтайр засмеялся:
— Ты думаешь, мы знаем, что сделал Джей Джей? Что это была часть нашей великой стратегии? Ты был прав, он застал нас врасплох, чертов ублюдок. Может, ты и был владельцем машины, может, это была часть нашей подозрительной стратегии. Черт, это нервирует меня. Он сбил с толку и Карлштайна. То, что ему оторвало голову, успокоило его, от всего этого стресса.
Значит, смерть члена клуба не беспокоила его.
— Мне плевать, если вы сфабрикуете свидетельства, просто сделайте это, очистите меня. — Я замолчал на мгновение. — Я понимаю, что вы будете объявлять новых партнеров слияния.
Макинтайр слегка кивнул.
— Пабло Точера в списке?
Макинтайр засмеялся:
— Черт, нет. Я узнал, что он ездил в аэропорт и вытащил тебя. Я поставил его на твое дело лишь потому, что я считал его паршивым адвокатом. Но он оказался лучше, чем я думал. У него нет будущего в этой компании. Ты в этом убедился.
— Верните его назад в список.
Макинтайр засопел.
— Еще кой-кого, — сказал я, не обращая внимания на вмешательство. — Терри Вордмана. Я не знаю, где он, но я хочу, чтобы завтра утром он проснулся партнером.
— Мы не можем сделать этого, — просвистел Мэндип. — Он неквалифицированный юрист. Ты же знаешь, что только юристы могут стать партнерами.
Я посмотрел на Мэндипа. От него практически ничего не осталось. Он был как почетный донор, из которого все вытекло. До последней капли.
— Я знаю это, — сказал я. — Но когда найдут ошибку, его компенсация должна быть неплохой, чтобы пополнить его счет. Может, он сможет профинансировать обучение, и затем вы можете объявить его партнером во второй раз. Мне все равно. Сделайте это.
Я посмотрел на часы. Было чуть больше шести.
— Мы отвлекаем тебя от другой встречи? — хмыкнул Макинтайр.
Они удерживали меня от другой жизни. Жизни, которая, как я надеялся, пойдет гораздо лучше на следующем витке.
Макинтайр встал, достал носовой платок и положил его на пятно от молока на ковре.
— Нет смысла убиваться из-за этого, — просто сказал он. — Ты неудачник, Бордер, — продолжал он, — как и твой отец. Как Джей Джей Карлсон, как чертов Эрни Монкс. Большая картинка бессмысленна. Сила за ста двадцатью миллионами долларов. Подумай об этом. Бесцельная сумма денег, тщетные амбиции, все это истощено бюрократией и вмешательством потусторонних сил. Кем бы он ни был, Карлштайн был лишь прикрытием. Мы лишь были юристами, слугами, какими и должны быть юристы. Но, несомненно, ты находишь это отвратительным.
— Да, это так, — сказал я. — Но мне нравится это гораздо больше, чем вывозить детей и женщин из Бомбея в качестве проституток и сексуальных рабынь. — Я достал из кармана статуэтку Ганеша. — Вы использовали это лишь ради своего блага, — сказал я. — Так же, как вы использовали все остальное.
Ганеш на школьной униформе нимфы, Ганеш на тетрадке начинающей проститутки у Бабы Мамы. Школа, которую одаривал клуб «Близнецов». И мой отец. И Джей Джей.
Макинтайр не моргнул и глазом.
— Лучше бы у тебя было побольше, чем просто цифры и идиотская статуэтка, Бордер.
У меня было. У меня была эпитафия человека, который больше не мог смотреть на себя в зеркало. Человека, который видел раскачивающиеся мачты по пути Via Dolorosa. Раскачивающиеся мачты в яхт-клубе Сиванака. Большой дом на холме. Половину дома по пути в ад.
— Есть школа, — сказал я, — которую финансирует клуб «Близнецов» и другие из вашего же круга. Есть бордель в Бомбее, перевалочный пункт, тренировочная площадка. И есть большой дом на Центральном острове. — Баронская версия острова Эллис, смертельный путь для нимф. — Место, где вы выставили напоказ Полу для удовольствия Карлштайна, а сами в качестве чаевых мастурбировали.
У Мэндипа искривилось лицо.
— Ложь и спекуляция, — сказал Макинтайр, подходя ко мне и взяв статуэтку Ганеша. Он посмотрел на него, погладил, а потом кинул его мне на колени. Вся боль отошла в сторону от невыносимой боли у меня в яйцах.
— Я не думаю, что Джей Джей стал жертвой спекуляции, когда убил себя, — сказал я, немного придя в себя. Осталась лишь небольшая боль, которая перешла в глухое поднывание. — Мне кажется, он осознал, что стал не больше чем горгульей, прикованной к фасаду вашего сатанинского собора. Вы с Карлштайном забрали у него практически все, и вот-вот собирались забрать все остальное. Может быть, он угрожал вам, сказал, что раскроет всем глаза на то, что творилось. И вы сказали ему: давай, вперед, сделай признание, посмотри, что произойдет, когда забитый нищий параноик столкнется с превосходным юристом и несколькими миллионами долларов. Поэтому он решил сделать такую приливную волну, что был шанс, что вы тоже в ней потонете.
— Это бред сумасшедшего, Бордер. Мозг Карлштайна был киселем к концу жизни и больше не был способен нормально мыслить, практически так же, как молоко на моем ковре.
Я проигнорировал его.
— А Эрни Монкс? — спросил я. — Вы, должно быть, соблазняли Эрни грязной морковкой много лет. Вы свели его с ума.
— Но он съел пару морковок.
— Я так не думаю. — Нет смысла вуалировать правду на исповеди перед смертью. Но жесточайшее преступление лежит в моей голове, моем сердце, как все еще не совершенное.
Я повернулся к Аскари:
— Что такое Хиджра?
Его лицо искривилось.
— Отвратительные существа. Мужчины, которые не мужчины. Мужчины, которые отрезают себе яйца. Они подонки.
Мужчины за стеклянной занавесью Бабы Мамы. Трансвеститы? Транссексуалы? Все не так просто.
Жгут вокруг гениталий Эрни, обритое тело, парик. Только через боль он стал Хиджрой, как сказал он. Но в конце боль стала невыносимой, и он убил себя. Он не мог защитить нимф, потому что не мог избавиться от желания обладать ими.
— Хиджра танцует во время рождения ребенка, — продолжал Аскари. — Во время свадеб, во время чего-нибудь благоприятного. Они требуют денег за похотливые танцы. Но они не шлюхи, они хуже их. Знаешь, когда они отрезают себе гениталии, они вставляют в дырку веревку, чтобы она не закрывалась. Чтобы они могли ходить в туалет. Они омерзительны. — Аскари перешел через комнату и наклонился надо мной. От него пахло лавандой и фиалками. Сладко и одновременно тошнотворно. — Они говорят, что ими руководят боги. Шива. Мать богов. Боги отрицают таких грязных последователей. Это стыд Индии. Их надо держать за закрытыми дверями.
Опять та дверь. За этой дверью не для нас.
— И как же Карлштайн удерживал вас за закрытой дверью клуба «Близнецов»? Как он это объяснял?