Додд включил зажигание маленького "фольксвагена". Он был утомлен и расстроен. Впервые с тех пор, как он взялся за дело, у него возникло ощущение, что Брандон, возможно, прав относительно своей сестры. Где бы и когда бы ни была найдена Эми, она будет найдена не живой.
Дом был погружен в темноту. Мисс Бартон никогда не видела его ночью, окутанным туманом. Она даже усомнилась – тот ли это дом, пока не поднялась на веранду и не разглядела медную дощечку на двери с именем Руперт Г. Келлог. Несколько дней назад взгляд на это имя заставил бы ее приятно содрогнуться. Теперь оно казалось чужим, ничем не связанным с человеком, которому принадлежало. Она нажала кнопку звонка и ждала, дрожа от холода, страха и сомнения: "Что я здесь делаю? Что я ему скажу? Как смогу вести себя, будто ничего не случилось и Додд не рассказал мне про эти жуткие вещи?"
"Будьте осторожны, – предупредил Додд. – Женщина исчезла, не стать бы вам второй".
Она быстро повернула голову и посмотрела сквозь туман на улицу в надежде, что Додд последовал за ней. Но вдоль тротуара не видно было ни одной машины. Никто не шел по улице и не стоял под фонарем. Она была одна. Она может войти в этот дом, и никогда больше ее не увидят, и никто не скажет: "Да, я заметил ее, маленькую женщину в желтом пальто, вскоре после одиннадцати часов, – она вошла в дом и не вышла оттуда..."
Свет из дома брызнул сквозь окно, и она отскочила, словно кто-то бросил его, как кислоту. Задыхаясь, она прижалась к столбу подъезда и смотрела на медленно отворявшуюся дверь.
– Никак, это мисс Бартон, – сказал Руперт. – Что вы здесь делаете?
– Я... Я – не знаю.
– Что-нибудь стряслось?
– Вв-все.
– Вы случайно не выпили?
– Никогда не пью. Я м-м-методист.
– Что ж, весьма интересно, – устало молвил Руперт. – Но надеюсь, вы пришли из такого далека ночью не для того только, чтобы признаться мне, что вы методист.
Она еще теснее прижалась к столбу; ее зубы стучали, как кастаньеты. Ей хотелось убежать, но она боялась его и боялась за него. Этот двойной страх парализовал ее.
– Мисс Бартон?
– Я-я просто проходила мимо и решила заглянуть и сказать "хэлло". Не представляла себе, что уже так поздно. Ужасно жаль, что потревожила вас. Уж лучше я пойду.
– Нет, уж лучше вы не пойдете, – отчеканил он. – Лучше вы войдете и расскажете мне об этом.
– О чем – этом?
– О том, почему вы так себя ведете. – Он распахнул дверь и подождал. – Входите.
– Не могу. Так не полагается.
– Отлично. Я вызову вам такси.
– Нет! Я хочу сказать, мне не нужно такси.
– Вы не можете простоять здесь всю ночь. Или так и будете стоять?
Она покачала головой, и ее мягкие вьющиеся волосы упали на глаза, сделав ее похожей на маленькую старушку, подглядывающую за ним сквозь кружевную занавесь. Он терялся в догадках – что происходит за этой занавеской?
– Вам холодно, – сказал он.
– Я знаю.
– Лучше бы вам войти и согреться.
– Да. Ладно.
Он запер за нею дверь и провел через холл в кабинет. В камине горел незаслоненный огонь, и пламя отражала серебряная шкатулка на кофейном столике. Руперт заметил, как она взглянула на шкатулку мельком, не проявив интереса. Здесь ничто не угрожало. Да и откуда ей было знать про шкатулку.
– Усаживайтесь, мисс Бартон.
– Благодарю вас.
– Ну, чем вы обеспокоены?
– Я... Ну, пусть. Сегодня вечером я пошла в танцевальный класс Кентской академии. Всегда хожу туда по четвергам. Не потому, что я хорошо танцую или еще что-нибудь такое, а просто провести время и повстречать приятных людей. Обычно это порядочные люди, собой ничего не представляющие, но порядочные. Я хочу сказать – без всякой в них подлости. Если вы знакомитесь с кем-то и он говорит, что он инженер, так он и есть инженер. Словом, у вас не возникает сомнений.
Она не намеревалась рассказывать ему о танцклассе из боязни, что он будет смеяться над нею. Но слова, как мыльные пузыри, сами собой вылетали изо рта. Однако он не засмеялся. Наоборот, казался очень серьезным и заинтересованным.
– Продолжайте, мисс Бартон.
– Ну вот, я и встретила сегодня вечером этого человека. Он ужасен. Говорит всякое. Намекает на всякое.
– Я уверен, вы знаете, как поступать с неприличными намеками, мисс Бартон.
Она покраснела и опустила глаза.
– Это не были намеки, о каких вы подумали. Намеки относились к вам и миссис Келлог.
– Кто этот человек?
– Его зовут Додд. Он частный сыщик. О, он не рекомендовал себя частным сыщиком. Прикинулся новичком. Но у меня есть в Академии приятель, адвокат...
– Что этот Додд говорит о миссис Келлог?
– Что она пропала. При таинственных обстоятельствах.
– Она не пропадала. Она в Нью-Йорке.
– Я так ему и сказала. Но он улыбнулся – у него препротивная улыбка, как у верблюда, – и сказал: Нью-Йорк большой город со множеством жителей, но он не думает, что среди них есть миссис Келлог.
Мисс Бартон согрелась у камина, и ее опасения испарились, как туман от солнечных лучей:
– На вашем месте я подала бы на него в суд за клевету. Мы живем в свободной стране, но разве кто угодно может болтать что вздумает, если это вредит другим людям?
– Ну, ну, не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь. Я спокойна и рассержена. Я ему сказала: "Слушайте вы, "фараон от замочной скважины", мистер Келлог лучший из людей этого города, и если миссис Келлог пропала, то виноват в этом не он, а она сама. Почему же вы перекладываете с больной головы на здоровую?" И он ответил, что, по правде, он и сам думает в том же роде.
Она умолкла, ожидая, что он одобрит ее и поблагодарит за поддержку. Но – чего она вовсе не ожидала – ответом был тихий, злобный шепот:
– Чертов полудурок.
Ее лицо перекосилось от неожиданного окрика.
– Что... Что такого я сделала?
– Чего только вы не сделали!
– Но я же защищала вас, я всего лишь старалась...
– Вы старались. Ладно. Пусть это так и останется.
– Не понимаю, – захныкала она. – Что я такого сказала нехорошего?
– По-видимому, все.
Он отошел к окну, удлиняя время и пространство между нами так, чтобы лучше управлять собой и, следовательно, ею. Он не сомневался в ее лояльности. Но что значит, вообще лояльность? Не треснет ли лояльность под нажимом, не покоробится ли от жары? Сколько вынесет правды?
Он поймал ее отражение в оконном стекле, ее глаза, расширенные от удивления и боли: "Что я такого сделала?" Она казалась юной и простодушной. Он знал: это всего лишь видимость.
– Виноват, мисс Бартон, – обратился он к ее отражению, потому что отражению было легче врать. – Я не имею права грубить вам.
– Вы имеете право, – возразила она слабым голосом. – Если я делаю что-то не так, даже нечаянно делаю, вы вправе сделать мне выговор. Только я все еще не понимаю, что я такого...
– Когда-нибудь поймете. А сейчас обоим нам лучше об этом забыть.
– Но как я могу перестать делать что-то, если не знаю – что именно?
Руперт на секунду прикрыл глаза. Он слишком устал для разговоров, раздумий, предположений и все-таки понимал, что не может дать ей уйти, не объяснив ничего и не направив. Все было бы еще ничего, если б она осталась такой, как сейчас, – сокрушенной, оробевшей, виноватой. Но какой она будет, выспавшись, отдохнув и плотно позавтракав?
Он мысленно представил себе, как утром она впорхнет в контору (когда какая-то часть лояльности сотрется, как пыль с персика) и встретит Боровица новостями:
– Вам ни за что не догадаться, Боровиц! Вчера вечером я познакомилась с настоящим частным сыщиком, и он задал мне множество вопросов о пропавшей жене шефа.
А Боровиц родился сплетником и культивировал этот род занятий. Он расскажет все подружке, подружка – своей семье, и за несколько дней сплетня разнесется по городу, передаваясь из уст в уста, словно губительный вирус.