Лицо Крила, увидавшего их вдвоем, невозмутимых, уверенных, стало до того тупым, что с него бы вышло сваять питекантропа. Подоспевшие батраки опасливо скрылись, не дожидаясь звериного взора, и вождь пялился в спину духовидцу один.
Ксе внес Зверя в конюшню.
Двое страшных встретились.
Волчок молча встал на дыбы, утратив вдруг все сходство с лошадью: рогатый дракон. Глаза его, налитые алым, почти светились, раздувались поросшие железной шерстью бока; дракон разразился ревом, от которого Ксе оглох и едва не выронил малыша. Тот бестрепетно дожидался, пока Волчок накрасуется собой вдосталь, человеку передавалось спокойствие дитяти Верхнемирья, и Ксе, почти равнодушный, ждал звериного слова.
Зверь пощелкал, пошелестел; извернувшись в руках хозяина, прошил очередью стену, полметра суглинка и переборки - насквозь. Волчок отпрянул, не по-лошадиному жалобно вскрикнул - родич грома ответил почти беззвучно… Ксе не думал, что Волчок умеет так тихо и тонко ржать, почти скулить.
Жеребец покорился.
Мри за спиной Ксе хихикнула как умалишенная.
- Ну ты же помнишь, как мы ездили, - серебристо повторила она. В темных, выкаченных глазах почти не было разума; земляной пол под ее ногами стал мокрым. – Посмотришь, как дела у тетки, может, привезешь весточку… Там сейчас замечательно, море, солнце…
Мри, матриархе, приказывала.
- Да, - сказал муж.
Покачиваясь в седле, Ксе бездумно оглядывал степь. Бесконечная плоскость, уходившая всеми сторонами в непрозрачную дымку, выпивала мысли. Из головы исчезал хутор, Мри, старшие мужья, голопузые дети, овцы…
Зверь попросту спал. Иногда казалось, что он дышит. Тогда Ксе гладил теплую живую сталь, и пальцы вздрагивали от крохотных электрических разрядов.
Раньше здесь пролегала железная дорога. Она и сейчас здесь пролегала: одинокая ржавеющая ветка, похожая на хребет динозавра. Ксе перевел дух, подъехав к ней. Он прекрасно знал, что если ехать по степи от хутора строго на восток, просто не сможешь миновать бесконечные, как сама степь, рельсы, но все равно безумно боялся заблудиться. Теперь предстоял путь на юг вдоль дороги.
Ксе спешился, стреножил Волчка, чудом избежав покусания, и стал ножом чертить на сухой и твердой, как кирпич, земле простую мандалу. Вообще-то никакая не мандала, а обыкновенный шаманский круг, эта немудрящая ворожба вызывала жгучую зависть Крила, который для духов был чем-то вроде пня. Ксе беззлобно радовался всякий раз, думая об этом, и оттого круг удавался ему еще лучше.
Но не сейчас; сосредоточившегося Ксе наполнила чистая, кристаллизованная тишина.
Степь была пуста, пуста абсолютно, в ней не бродили даже духи.
Неудача скорее обнадежила Ксе, посулив безмятежный сон и скучный, но безопасный день пути. Он достал из тюка одеяла и устроился возле мандалы, крепко обняв Зверя, который только что не сопел, видя сны о полях саламандр.
Сон человека был пуст, как степь. Ксе показалось, что открыл глаза он в тот же миг как закрыл, но солнце уже висело над противоположной стороной горизонта. Мандала за ночь впиталась в почву, и на ее месте проклюнулся росток лопуха, ласковый оклик Матьземли. Ксе сглотнул и улыбнулся; грудь переполнилась пронзительным сыновним чувством к богине. Ему никогда не удавался благодарственный узел, это, собственно, и отличало его от самого слабого шамана, но сейчас, обожженный мыслью, что хоть кому-то в одичавшем мире дорог маленький человек Ксе, он готов был связать узел даже впустую. Богиня ведь все равно увидит, и ей, наверное, будет приятно.
Волчок негромко заржал, вскинув драконью клыкастую морду. Ржание вышло почти дружелюбным.
Ксе прищелкнул языком и вытянул из седельной сумы плетеный кожаный шнур. Мри просто таяла, когда он приходил просить очередную шаманскую принадлежность, и затыкала прочих мужей, повторявших, что эти хитрые вещички Ксе как коту бензин. Что до Ксе, то ему они - костяные и каменные ножи, живая проволока, шнуры всех священных плетений, узорные диски - придавали значимости, а на большее он и не надеялся.
Ксе воткнул в сухую неродящую землю – степь была здесь почти полупустыней – каменный нож и начал вывязывать узел. Он отлично знал все мандалы, узлы и заклинания, а в иерархии духов и звездных престолах разбирался еще лучше; самую каплю силы, и он стал бы отличным шаманом. Могучий от природы Дрон, гонявший духов хворостиной, ленился вникать в сложности их взаимоотношений и заставлял, не понимая; Ксе втихую благословлял Дронову лень, поскольку видел, каковы на самом деле его возможности. От таких человеку можно и повредиться в уме, а злонравный Дрон еще бы, пожалуй, сцепился со старым Юрием, наполнив войной оба мира…
Ксе завершил узел, омочил шнур водой из фляжки, и прикрыл глаза. Взывать было бесполезно, но ради порядка он произнес имя богини.
Налетел ветер.
Ледяной ливень рухнул на темя Ксе.
Волчок снова заржал, с оглушительным смеющимся торжеством почти разумного существа.
Потрясенный Ксе очнулся среди поляны упругого благоуханного разнотравья, метров пяти в поперечнике. Укусил себя за руку; выдрал из земли – жирного, чуть не масляного чернозема – горсть травы, растер в пальцах. Шепнул: «Мать…», не понимая, сквернословит или благодарит.
Жеребец, с иронией поглядев на ошалевшего хозяина, принялся деловито щипать новосозданную траву.
- Богиня, - тихо сказал Ксе. – Если это только на один раз, то это нечестно…
Он погрузил пальцы в землю – ногти чуть отслоились от резкого тычка, под ними уселась боль - тихо повыл сквозь зубы.
Встал и потянул из тюка шнур бога дождей.
Мокрый до глубины души и насквозь счастливый, ехал по степи шаман.
Плясал под ним страшный жеребец, рожденный после изменения мира, плясал в объятиях его страшный Зверь, радостный хозяйской радостью, дочери дождя плясали перед ним, смешливо перешептываясь меж собой. Он видел их нежную наготу за покрывалами струй, видел колесницу бога Солнца, летящую над облаками, видел, как вздымается плодоносная грудь земли и мечется ветер, хмельной ароматом волшебных трав.
И небо вновь стало синим, лучились в нем звездные престолы, дворцы богов одаряли светом бесконечный прекрасный мир.
Ехал по степи шаман; серебряные ковыли были пред ним ковром, и стихший дождь умыл для него лик воздуха и лик света. Он, владыка, пел в мыслях своих, и говорил со Зверем, и говорил с конем; духи слетали к нему, чествовали и ждали велений. Он испытывал счастье: гремел над землей золотой гром, достигая обители саламандр, внимали грому владыки полей земных и приветствовали собрата.
А потом шаман встретил людей.
Ксе привстал в седле.
Их было десятеро, и еще двоих он увидел за горизонтом во временном лагере, где стояли шатры и кухня. Ухоженные, но не кровные кобылы под встречными не могли сравнится с Волчком по быстроте бега, и Зверями здесь не пахло, но - их было десятеро.
Чужаки мрачно оглядывали Ксе. Среди них не было шамана, чтобы узнать и отступить; но и без великой мощи Ксе читал по лицу старшего: при путнике не виделось лука и стрел, не виделось даже длинного ножа, припрятанная, конечно, финка не была оружием против десятерых, а без оружия в путь не пускались…
Это были неглупые люди: они поняли, что под грязным плащом пришлеца таится Зверь. И они испугались - ровно столько, сколько следовало пугаться. Восемь стрел нацелились в лицо Ксе; воины защищали свою землю.
Зверь метался на груди Ксе, нервничая, - чуял, что не убережет хозяина. Тот придерживал его ладонью. Тихо, малыш, мы не будем драться.
- Вы чьи будете, добрые люди? – негромко спросил Ксе. Испуганные мысли метнулись прочь от сумрачных мужиков: «добрые люди» самому Ксе напомнили почему-то Иешуа Га-Ноцри… Ксе подавил нервный зевок. Ксе был шаман.