И опять жалостливо завздыхали женщины, полились у них слезы из глаз, а мужчины насупились.
Подходя к дому атамана, Сергунька заметил какое-то оживление. У крылечка стояли четыре казака из хуторского правления. Поодаль, на другой стороне улицы, сидели на завалинке старушки. Одна из них, глядя на Сергуньку, сказала соболезнующе:
— Соколики бедные, обрежут вам крылышки!
Сердце Сергея сжалось от предчувствия. Он почти бегом кинулся в дом. Оттуда слышался истерический визг атамана:
— Мятежники закоснелые, богоотступники проклятые! Меня и господина штаб-ротмистра нагло в обман ввели! Хищные волки, а прикинулись невинными овечками!
Войдя в камеру, Сергунька остолбенел от изумления: рядом с приплясывающим от гнева атаманом стоял долговязый Колька Корытин. Помахивая нагайкой, Корытин зло усмехался, не отрывая ненавидящего взгляда от Павла, а тот лежал спокойно на койке, будто эта ругань, это неистовство атамана совсем не касались его.
Увидев Сергея, Корытин сказал угрожающе:
— А-а, и ты заявился! Я так и знал, что не покинешь своего дружка.
Атаман Федоров продолжал визжать, бегая по камере и размахивая руками:
— В колодки закую обоих злодеев! Пешими в Черкасск будете плестись!
— Нет, ваше благородие, — вмешался Корытин, — полковник Сербинов настрого приказал доставить их наивозможно быстрее, сами же вы письмо читали. Скуем их по рукам и ногам, под конвоем ваших казаков отвезу их на телеге в Черкасск. А только не менее десятка конвойных дайте мне, потому как злодеи эти — опаснейшие государственные преступники.
Корытину хотелось похвастать доверием, оказываемым ему самим полковником Сербиновым, зловещие слухи о котором давно уже ходили по Дону, и он добавил тихо, прикрыв дверь:
— Известно стало, ваше благородие, что Костин лишь для обмана заявил при допросе в Черкасске, что отдалился от бунтовщиков. А на самом деле он, поганец, в Таврию ездил тайно с прельстительными письмами от злодейской есауловской комиссии — с толку сбивать непутевых. После того самовольно сбежали на Дон около трехсот казаков.
— Какое злодейство! — вскричал атаман. — Это надо мне в заслугу поставить, что я под строгим караулом Денисова держал. Ты уж о том полковнику доложи… А зачем при них-то, — повел он взглядом на Павла и Сергуньку, — о беглецах из Таврии сказал?
— Да их можно уже считать покойниками! — мрачно ухмыльнулся Корытин. — Правда, не миновать того, что перед смертью пыткам предаст их полковник, чтобы всю подноготную выведать. И не таким хребты ломали!
Павел продолжал сохранять равнодушный вид, прикрыв глаза синеватыми веками, а Костин стиснул зубы так, что желваки выступили на скулах.
— Завтра утром и выедем, — сказал Корытин. — Передохнуть надобно и мне и коню моему. Уж так-то спешил я свидеться с дорогими моими одностаничниками! Верите ли, сам напросился ехать! У меня с ними счеты давние, пора уже свести их. Долг платежом красен!
Федоров сам присмотрел, чтобы арестованных крепко заковали в кандалы.
Едва захлопнулась дверь за ними, Сергунька спросил:
— Ты что ж лежишь, Павлик? И бледный какой-то: Уж не занемог ли?
— Нет, я здоров, — негромко ответил Павел. — Так, что-то сумно стало… Не о себе, а о деле нашем думаю. Все идет вразброд. Возьми полки наши в Таврии. Крепко надеялся я, что целиком уйдут они на Дон, а так что?.. Триста человек — разве это подмога? Одна надежда на Хопер и Медведицу. Но что, если и те округа войсками наводнены, как Дон в половодье?
— Да, видать, дела наши неважнецкие, — признал Сергунька. — Ну, что было — видали, что станется — увидим. Ныне надо и о самих себе подумать. Вот слушай… — И он рассказал о встрече с Федором на площади.
Заметив, как заискрились глаза Павла и порозовели бледные щеки, Сергунька радостно проговорил:
— Я так и думал, что не покинут нас в беде, не такие это люди. Правда, гадина Корытин помешать может. Вон караульных понаставили, да и у дверей наших двое сторожат. — Потом, наклоняясь к лицу Павла, шепнул весело: — А ведь пилочку-то, подарок Настеньки, я сохранил. Полезь-ка ко мне в карман, в кандалах-то несподручно мне. Там в кисете, внизу. Запасливый да опасливый два века живут.
Всю эту ночь изумлялись караульные казаки, дремавшие у двери камеры: вместо того чтобы предаваться скорби да печали, узники затеяли веселый разговор, сыпали шутками-прибаутками, даже песни — правда, вполголоса — напевали, чтобы заглушить визг напильника.