— Папаня, — застенчиво сказала Таня. — Ты уж заодно похлопочи за Сергуньку да и за Пименова. Ведь все они по одному делу ответ держат. Сам знаешь, каким верным другом был для Павла Сергунька и как горюет по нем Настенька. Увидела ее вчера у Меланьи Карповны и едва узнала бедняжку, так исхудала.
Тихон Карпович призадумался, потом молвил:
— Дело гутаришь, надо хлопотать обо всех сразу. К тому же вина их примерно одинаковая. Ежели Павлу послабление сделают, пойдут разговоры: а почему, мол, Костина да Пименова на горшую участь обрекли?.. Вчера, — помолчав, заметил он, — когда ты уже спала, зашла ко мне сестра, Меланья Карповна. Ходила она к атаману Иловайскому. Принял он ее ласково, обещанье дал помочь в беде, только сказал: «Пускай Таня сама придет ко мне завтра к полудню. Для нее что-нибудь сделаю».
Лицо Тани медленно розовело, наливаясь румянцем, брови упрямо сдвинулись.
Тихон Карпович положил тяжелую руку на ее плечо:
— Ничего, ничего, Танюша. Как-никак, ведь он тебя тогда не на постыдное дело улещал, а честное супружество предлагал. Не верится, чтоб сейчас он непутевое что задумал… Ну, как, пойдешь?
— Пойду, — грустно ответила Таня.
Архиерей был в черной грубошерстной рясе, уже сильно поношенной. На голове его до самых седых клочковатых бровей был надвинут клобук — круглая высокая шапка черного бархата с ниспадающей от нее черной материей. На груди блестел тяжелый позолоченный крест на серебряной цепочке.
Благословив Тихона Карповича и предложив ему сесть в кресло, архиерей бросил на него острый, испытующий взгляд, но спросил безучастным голосом:
— Поведай, какая забота гнетет тебя? Говори как на исповеди.
Тихону Карповичу было страшно глядеть на мертвенное, с провалившимися щеками лицо архиерея, но, потупив взор, с трудом подбирая слова, запинаясь, он рассказал о деле Павла и попросил заступиться за него: «Дабы не остались малолетние дети, внуки мои, несчастными сиротами, а жена его, дочь моя, навек неутешной вдовицей».
Архиерей бесстрастно выслушал, пожевал беззубым ртом и проговорил очень тихо, недобро:
— В мирские дела не мешаюсь. Яко пастырь бережливый, непрестанно блюду свою паству духовную. — И повысив голос: — К тому же о зяте твоем, хорунжем Денисове, давно уже наслышан: безбожник он закоренелый, его учитель и наставник не церковь святая, а государственный злодей и отрицатель бога — Радищев. — Досифей надрывно закашлялся, придерживая нагрудный крест иссохшей рукой. — Для таких нераскаянных грешников, как зять твой, на том свете уготовлены геенна огненная, муки адские. Забвению предал он высокие добродетели христианские — смирение и почитание властей предержащих, в гордости своей сатанинской дерзнул пойти против незыблемых законов государственных…
Выйдя от архиерея, Тихон Карпович с досадой подумал: «И черт меня дернул пойти к этому кащею! Едва дух в нем теплится, а злобой так и пышет!»
Полковник Сербинов давно знал Тихона Карповича; известна была ему и история с бриллиантами, добытыми казаком в бою азовском. Поэтому он приветливо принял старика, о приезде которого в Черкасск ему уже сообщили его соглядатаи. Сербинов был уверен, что Крутьков посетит его, и чуял возможность богатой поживы.
— Вот кого не ждал, так тебя! — лицемерил Сербинов, усаживая гостя. — Говорят, ты торговыми делами занялся в Пскове да в Петербурге лавку открыть собираешься?
«Смотри, даже про это знает!» — удивился Тихон Карпович и неопределенно ответил:
— Да так, помаленьку торгую. Себе не в убыток, но прибылей больших нет и в помине.
Их взоры скрестились в немом поединке: «Ну, кто кого перехитрит?»
Тихон Карпович проговорил негромко, с хрипотой в голосе:
— По делу я к вам, Степан Иванович… Должно, вы догадываетесь: насчет зятя моего… Павла… Сами знаете, не в ладах я с ним. Поэтому вот уже больше года, как забрал я дочь свою, внуков и подался из станицы. А все ж муж он моей дочери, отец ее детей. И — что ж скрывать-то? — до сей поры не разлюбила она его.
— Н-да… — протянул Сербинов и впился острым взглядом в лицо Тихона Карповича. — Дело, станичник, сурьезное, дюже сурьезное. Ты только послушай, что говорится в обвинительном акте об этой «лихой тройке» — твоем зяте, Костине и Пименове.
Сербинов подошел к столу. Порывшись в одном из ящиков, достал «дело» в плотной синей обложке, открыл его и дал прочитать Тихону Карповичу. Обвинительный акт кончался так: