Лицо офицера было бледным, глаза покраснели от бессонных ночей. Высокие сапоги забрызганы грязью.
Иловайский дал распоряжение Перфильеву устроить гонца на отдых. Потом сказал Белосельскому:
— Прошу завтра с утра явиться ко мне. Расскажете, что там у вас, на линии Кубанской, творится.
Оставшись один, Алексей Иванович вскрыл пакет с пятью сургучными печатями, прочитал:
«Досточтимый Алексей Иванович! По приказу Военной коллегии, с конфирмацией государыни-императрицы, в добавление к имеющимся у меня шести донским казачьим полкам, готовь спешно еще десять полков. Укомплектуй оные запасными молодыми казаками. Назначь старшин, людей в сем чине достойных. Собери запасы продовольствия и фуража. Срок на подготовку — месяц.
Засим пойдешь с ними, следуя с передним полком в авангарде. Прошу тебя: встречных ногаев старайся наипервее бескровопролитно склонить к мирным к нам делам, а видя их непреклонность в злых намерениях — тем паче, открытое противодействие — поступай с ними, как с врагами отечества нашего, применяя огнеоружие. Искры надо тушить до пожара. Конечная цель твоего похода — устье Лабы. Там встретимся».
В пакет было вложено и другое письмо от Суворова, в котором он писал, что в ближайшие дни в Черкасск должен прибыть секунд-майор лейб-гвардии конно-гренадерского полка Позднеев Анатолий Михайлович, высланный из Петербурга за «невоздержанные отзывы о некоих высоких должностных лицах». Суворов поручал Иловайскому передать Позднееву приказ: принять командование над двумя взводами Бутырского полка, оставленными в станице Аксайской для конвоирования на Кубань продовольственного обоза. И еще предлагал Суворов: выделить казачий полк в пятьсот сабель для сопровождения того обоза, так как есть слухи, что ногаи имеют замысел отбить его.
— Все новые и новые заботы валятся на мою голову, — вздохнул тяжело атаман, прочитав это письмо. В раздумье он прошелся по горнице. Потом вспомнил: «Пора навестить жену…»
…Давно уже Алексей Иванович спал отдельно от жены, и каждый раз, когда он заходил в ее опочивальню, голова его кружилась от душного запаха настоянных трав и лекарственных снадобий.
Елизавета Михайловна полулежала на кровати с тремя подушками под головой. Когда-то красивое лицо ее осунулось, покрылось тонкими, словно паутинка, морщинами, голубые глаза потускнели и впали. Около ее постели сидела на табурете Меланья Карповна, высокая пожилая женщина с угольно-черными глазами. Увидев атамана, она, поклонившись ему, встала и вышла.
«Нет, совсем уж недолго осталось жить ей на белом свете», — подумал грустно Алексей Иванович, глядя на зеленовато-серое лицо жены, плотно сжатые бескровные губы.
Он подошел, поцеловал ее в лоб.
Глаза больной оживились, слабый румянец окрасил щеки.
— Ну, как почивала? — спросил ласково Алексей Иванович.
Она ответила медленно, слабым голосом:
— Спасибо, сегодня спала неплохо. Сон хороший видела. — И, испытующе посмотрев на мужа, спросила: — Поправлюсь, как думаешь?
— Конечно поправишься, — ответил Алексей Иванович, стараясь вложить в свои слова как можно больше уверенности.
Елизавета Михайловна улыбнулась:
— Вот и Меланья выздоровела, а ведь совсем при смерти была, две недели в горячке лежала… А знаешь, к ней брат из станицы приехал, с ним дочка Танюша, краса степная… Такой, пожалуй, во всем Черкасске не сыщешь. — И снова глаза больной пытливо остановились на лице мужа. — Тут только и узнали они о набеге ногайском, о том, что усадьба их начисто сожжена. Брат Меланьи заедет к себе, хату строить, а дочка его пока поживет у Меланьи. Ты не супротив того?
— Да мне что? Как ты приговоришь, так тому и быть…
Глаза Алексея Ивановича были влажными, когда он закрыл дверь опочивальни. Лиза умирала — он видел это ясно. И не потому, что лекарь вчера сказал ему: «Ей осталось жить не более двух недель». Важней было другое, говорившее о близком конце: ее лицо, выражение глаз, жуткая тишина в комнате, настойчиво возвращающаяся после каждого произнесенного слова…
V. Степной бой
Начинался сентябрь, но погода была жаркая, точно в разгаре лета. Знойный воздух переливался прозрачными струйками. Медленно шагали, покачивая устало головами и взметая дорожную пыль, круторогие быки. Поскрипывали колеса тяжелых возов.
Суслики, выскакивая из своих норок, становились на задние лапки, с любопытством вытягивали мордочки, поводили сторожко ушами и свистели, поглядывая на возы с провиантом, что длинной лентой растянулись по кубанской степи. Высоко в небе парил коршун, наблюдая за движением обоза.