Решил Крутьков отправить Таню в Черкасск-город, к сестре своей Меланье Карповне — она в услужении у войскового атамана Иловайского состояла и всей дворней его заведовала. «Меланья — ума палата. Она сумеет выдать Таню замуж… А за приданым я не постою, да и сестру отблагодарю как подобает».
В походе на турок Крутьков был вместе с урядником Колобовым, делил с ним боевые тяготы и опасности, а возвратившись из похода, помог ему выстроить по соседству с собой новую хату взамен старой, сгоревшей со всем имуществом. Таня и Павел с детства дружили, вместе учились у попа. Но теперь их близость казалась уже опасной Крутькову, и он запретил дочери встречаться с Павлом, твердо решив, что племянник урядника неровня Тане.
Хутор Крутькова находился в пятнадцати верстах от станицы. В самой же станичной усадьбе у Тихона Карповича был лишь один работник — старый Мустафа, взятый в плен в Азове. Турок этот был предан своему хозяину, а в Тане души не чаял.
Подходя к дому Крутькова, Павел облегченно вздохнул: в оконце Таниной комнаты светился трепетный огонек восковой свечи. Павел остановился у оконца, заглянул в комнату. За столиком сидела Таня. Ее черная, с синеватым отливом коса, перевитая зеленой лентой, падала на грудь. Темные, продолговатого разреза глаза были задумчиво устремлены вдаль, точно перед ней раскинулись какие-то большие просторы.
Павел осторожно окликнул. Таня вздрогнула, кинулась к окну.
— Что ж так поздно?
— Нельзя было раньше…
— В поиск идешь?
— Занапрасно не тревожься. Один я, что ли? И ребята все лихие. Да и за дядей я как за каменной горой. Не минет и недели, как возвернемся, бог даст…
— А вдруг что недоброе случится? Знай: без тебя мне свет не мил…
— Что ты, кровиночка моя! Не имей опаски, — сжал ее горячую руку Павел.
Она строптиво вырвала руку и, сдвинув тонкие, круто очерченные брови, прошептала сердито:
— Упрямец, докука моя несносная!
Но тотчас же перегнулась через подоконник, дрожащими пальцами пригладила его русый чуб. О многом говорило это беглое прикосновение девичьей руки: о любви, с трудом сдерживаемой, о тревоге за жизнь друга милого, о жалости к нему, сиротинушке. Потом сказала негромко:
— Трусом, знаю, не будешь, а все же не зарывайся, коли до схватки дойдет… А теперь иди, Павлик. А то еще подглядит кто из соседей, отцу скажет, беда нам будет.
…Через день выступили в поход. Скрестив скорбно на груди руки, понурив головы, провожали молодых казаков матери. Долго стояли они на кургане, глядя вслед уезжавшим сквозь пелену слез и вихри взметнувшейся на шляху пыли.
Темным вечером подъехали гулебщики к становищу одного из улусов, что кочевали по правую сторону Кубани. Знали казаки: где-то тут поблизости пасутся табуны ногайских коней — и своих и угнанных у станичников.
Остановились казаки на отдых в лощине, стреножили лошадей, залегли и вскоре заснули. Тихо было в степи. Лишь изредка слышались всхрапывание коней и звяканье удил.
Но Колобову не спалось. Глядя на темный шатер неба, на жемчужный мост Млечного Пути, старик вспоминал свою жизнь, боевые схватки, походы. Они казались ему сейчас такими же призрачно-далекими, как эти звезды. А все же попросторней тогда было, да и люди не те… Была в них сила неуемная, веселье — в боях и в пляске лихой, в песнях звонких, раздольных. Да то и не диво: ведь всех, кто просился в казаки, проверяли на ратном деле, в походах дальних, испытаниях суровых, отсеивали, как жито на лопате. И слабое, пустое зерно, словно мякина по ветру, отлетало. А молодцы добрые, надежные, сердцами твердые оседали на Дону.
И пришло Колобову на память, как он, восемнадцатилетний казак, одержал верх в удалых состязаниях. То притворись, что падает с мчащегося во весь опор коня, бросал он впереди шапку или монету и ловко поднимал их с земли на лету; то на всем скаку спрыгивал со своего Гнедка и, ухватившись одной рукой за гриву, другой выхватив из-за широкого шелкового кушака пистоль в серебряной оправе, всаживал пулю в цель и снова птицей взлетал на коня; или, перекинув стремена через седло, несся как ветер, стоя на своем добром скакуне с ружьем в руках.
А вскоре после тех состязаний женился он на Оксане Затуливорота, дочери переселившегося на Дон украинского казака. Через год друг и побратим его, Колобова, одностаничник Денисов Иван взял в жены Одарку, сестру Оксаны. Но недолго довелось им кохаться с женами: пошли они в набег против татар крымских, и там сложил свою буйную голову Иван. Как поется в песне старой: «…попадала ему пулечка промеж бровей, что промеж бровей, промеж ясных очей, упал казак на черну гриву…» А еще через год померли от приключившейся тогда в народе лютой хворобы Оксана и Одарка. Подкосила их, как цветы полевые, не знающая пощады смерть. Жаль их, добрые жинки были… Жаль и Ивана. Славный казак был, крепкий в дружбе, стойкий в боях…