Это стало самым сильным желанием Зелды. Тогда Шефтл еще больше будет любить ее… С каким волнением ждала она той минуты, когда сможет сообщить Шефтлу радостную весть!
Но время шло, а Зелда все не беременела.
По вечерам старуха шепталась с ней, наказывала пить тертую полынь с сурепкой, носить на шее мешочек с солью, есть яичную скорлупу. Зелда слушалась старуху и тайком, чтобы Шефтл ничего не знал, точно выполняла все ее советы. Напиток из тертой полыни с сурепкой был так горек, что Зелде становилось от него дурно. Но, преодолевая отвращение, она заставляла себя пить, пока не почувствовала, что у нее все внутренности горят. С тех пор Зелда стала прихварывать.
Долгое время она крепилась, старалась скрыть от мужа свое недомогание. По-прежнему вставала на заре, а ложилась спать позже всех, по-прежнему много работала во дворе и в доме. Ее щеки запали и пожелтели, и странно блестели на исхудавшем лице глаза — в них как будто навсегда застыли слезы.
— Что с тобой? Ты больна? — спрашивал иногда Шефтл жену.
— Нет, я здорова, — отвечала Зелда и еще усерднее принималась за работу.
Она видела, как тяжко трудится Шефтл, как он из кожи лезет вон, чтобы не дать окончательно развалиться хозяйству, и ей не хотелось огорчать его. Он и без того был хмур и мало разговаривал с ней. Зелда не знала, отчего он стал такой — оттого ли, что она не родит ему сына, или оттого, что хозяйство идет все хуже. Трудно было управиться, когда всего одна лошадь: в степи остались и погибли под осенними дождями несколько необмолоченных арб ячменя, непрополотую капусту поточили черви, зябь не вспахали потому, что лошадь была занята на молотьбе. Зима только началась, а топлива уже мало, и сено подходит к концу. Кобыла так отощала, что на нее больно смотреть. Ведь мякины они ей не дают — где им взять? Овса нет. Как они весной выедут на ней в степь?…
Теперь, когда Шефтла не бывало дома, старуха изводила Зелду попреками, словно молодая женщина обманула ее. 0на так ждала внука, утехи на старости лет! А для чего еще ей жить на свете? И потом — жена, которая не принесла ребенка, способна принести только несчастье в дом.
И чем больше худела Зелда, тем сильнее распалялась старуха.
— Видали такое? Весь хутор уже, наверно, о нас говорит. А что, разве люди не видят? Новая напасть… В нашем роду бездетных еще не было.
Как-то Шефтл вошел в горницу и увидел, что Зелда плачет. Он улучил минуту, когда Зелда вышла из хаты, и накинулся на мать:
— Что ты ее точишь? Что тебе надо?
— Кто ее трогает! — пробурчала с печи старуха. — Я только говорю, что дом без ребенка как конюшня без кобылы. Лучше бы сырая земля меня прикрыла, чем дожить до такого срама…
— Не твое дело! — разозлился Шефтл. — Забралась на печь и жужжит, жужжит… Сходила бы лучше к Калмену Зоготу, он обещал мне одолжить немного керосину. Пусть она сгорит, такая жизнь…
Они уже второй вечер сидели в темноте, но старуха ни за что не хотела идти к соседу за керосином. Сегодня утром, когда она убирала со стола, у нее из рук выпала солонка и разбилась. Целый день старуха была не в себе. Конечно, и солонку было жалко. Но старуху больше пугала плохая примета — не случиться бы несчастью! Вот почему она решила пролежать весь этот день на печи.
— Ну, слезай же, сходи за керосином! — снова обратился к ней Шефтл.
— Чего ты пристал ко мне? — закричала мать. — Почему ты меня посылаешь? Есть в доме кое-кто и помоложе…
Как раз в эту минуту в дом вошла Зелда, озябшая, бледная. Она с трудом опустила на лавку два ведра воды.
— Что такое? — тихо спросила она Шефтла. — Куда надо идти? Я схожу.
— Никуда… Конюшню заперла?
— Сейчас запру. — Зелда быстро вышла.
— Ну конечно, ее он жалеет… — проворчала старуха.
— Будет когда-нибудь тихо? Сколько раз я тебя просил, чтобы ты к ней не цеплялась…
Зелда услыхала из сеней, как Шефтл ругается из-за нее с матерью. Она вышла обратно во двор, прислонилась к углу хаты, завеянной снегом, и тихо всхлипнула. Ее огорчало ворчание старухи, но главное — она чувствовала, что Шефтл к ней охладел. И некого было ей в этом винить, кроме самой себя…
Дня через три Шефтл с Зелдой пошли на занесенное снегом кладбище, проведать могилу Онуфрия Омельченко. У Шефтла, как всегда, было много работы, но он не хотел отпускать Зелду одну. Месяца четыре прошло с тех пор, как нашли тело Онуфрия в Вороньей балке.
Шефтл расчистил снег и выровнял холмик. Зелда молча стояла, не сводя глаз с дорогой могилы.
Дома она почувствовала себя совсем плохо. Еле добравшись до горенки, она ухватилась за спинку кровати, но не удержалась на ногах и упала.