— Чего ты насупился? — Элька подошла к Волкинду. — Мы не сомневаемся в твоей честности. — Она говорила мягко, видя, что он очень удручен. — Ну, скажи сам. Ведь мы с тобой вместе подсчитывали. Вот цифры. — Она протянула ему бумажку. — Тут и хлебозаготовки, и семенной фонд, и МТС, и то, что выдали колхозникам. Все, все подсчитали, и больше тридцати пудов с десятины не получается. Где же хлеб? Куда он делся?
— Ты думаешь, я этим не интересовался? Ведь и я был уверен, что пятьдесят пудов с десятины снимем. Вы попрекаете меня, что колхозники сидят без хлеба, точно у меня у самого душа не болит. А что делать? Видно, не взяли мы больше тридцати пудов — и все тут. Ты была в Зеленополе, а я был в Нечаевке — у них еще меньше, чем у нас.
— Правильно. В Нечаевке тоже неладно. И еще в нескольких колхозах. Так ведь и там сейчас разбираются.
— Ну и разбирайтесь, — буркнул Волкинд. — Хоть под суд меня отдавайте!
— Опять не туда заворачиваешь, — неодобрительно заметил Хома.
— А помнишь, Хома… — задумчиво начал Хонця. Все с любопытством посмотрели на него. — Помнишь, как покойный Омельченко…
— Ну? Ну? — торопила Элька.
— Да ничего… Может, и вздор это… Но только… вот как сейчас вижу, подошел Онуфрий и показал нам целую горсть зерна, доброго зерна, полновесного. И откуда? Из вымолоченных колосьев… Помнишь, Хома?
— Точно, Хонця! — У Хомы блеснули глаза. — Было такое, сейчас и я вспомнил. А потом опять пустой колос пошел. Барабан у нас, видно, пошаливал.
— Ну вот! — воскликнула Элька. — Вот и додумались! Барабан был неисправный и…
— Выходит, барабан тысячи пудов недодал, так, что ли? — Волкинд усмехнулся. — Между прочим, молотилку я проверял не раз, и она работала исправно.
— При мне на току все больше распоряжался твой любимчик, — сдержанно заметил Хонця, — а он в молотилке разбирается, как петух в медицине… — Внезапно он поднялся. — А ну, схожу-ка я во двор, сегодня как раз привезли солому.
— Сходи для смеху, — отозвался Хома. Волкинд пожал плечами.
— Чего тебе ноги трудить? Вон у печки солома лежит из той же кучи. Потруси! — Жестом гостеприимного хозяина Волкинд протянул руку: мол, сколько наберешь, все твое.
Не обращая внимания на насмешку, Хонця подошел к охапке соломы, сваленной в углу у печки, наклонился, взял пучок, аккуратно сложил колос к колосу и стал растирать в ладонях. Элька невольно тоже потерла ладонь о ладонь. Она не спускала с него глаз, но не подходила. Хома переводил любопытный взгляд с Хонци на Волкинда, который со скучающим видом водил пальцем по запотевшему стеклу.
Хонця молча подошел к Волкинду и сунул ему под нос раскрытую ладонь. Волкинд отшатнулся. На Хонциной ладони лежало несколько десятков крупных коричневатых зерен. Веко его вытекшего глаза слегка подергивалось.
— Ура! — закричала Элька.
Хома улыбнулся, Волкинд снова пожал плечами.
— Подумаешь! Попалась горстка сырых колосьев…
— А это мы сейчас посмотрим! — И Хонця направился к печке.
Вслед за ним подбежали Элька и Хома, и все втроем они стали усердно мять и трепать колосья. На пол, на сапоги с легким, частым стуком посыпались зерна. Волкинд не выдержал и тоже подошел к печке.
— Ну что же, отдай мне эту кучу, а завтра я тебя галушками угощу, — бросил Хома лукаво.
— Шутки в сторону, товарищи! — решительно произнесла Элька, сжимая в руке колосья. — Надо переобмолачивать скирды.
— Зимой?
— Да, да, зимой. А если колхозники зимой без хлеба сидят?
— Делайте как хотите, но я людей в такой холод зря гонять не стану, — угрюмо отозвался Волкинд.
— А если мы пока вчетвером? — предложил Хонця. — Так, без молотилки? Вроде как разведка…
— Что ж, это резон, — сказал Хома. Элька задумалась.
— Нет, — она покачала головой, — руками мы скирду насквозь не прощупаем. Надо молотить. И завтра же.
Снег падал мягкими хлопьями. Со дворов доносились скрип колодезных воротов да протяжное мычание коров. Кое-где на стекла окон падал отсвет топившихся печей. Из труб валил густой белый дым, стлался над заснеженными стрехами и палисадниками — он нес с собой запах цикория, печеной картошки и жареных семечек. Топили второй раз, на ночь.
Теперь уже ясно, где хлеб. Эльке было немного досадно, что не она первая догадалась. Молодчина Хонця! И вообще, она заметила, в чем-то он изменился, даже внешне. То ли улыбка у него стала другая, чуть насмешливая, то ли еще что-нибудь. А может, всегда так кажется, когда долго не видишь человека?… Так или иначе, Элька чувствовала, что сейчас гораздо больше прислушивается к нему, чем прежде, даже чуть робеет перед ним.