В клубе никого не было. Ровными рядами стояли скамейки, за ними — стол, накрытый красным полотном, а над столом, на чисто выбеленной стене, висел плакат, на котором большими буквами было написано:
МЕЛКИМ ХОЗЯЙСТВАМ ИЗ НУЖДЫ НЕ ВЫЙТИ.
— Ленин, — тихо, одними губами прочитал Шефтл. Слова на плакате показались ему очень знакомыми. Он уже слышал их когда-то… Да, от Эльки. Именно это она и сказала, когда оба они на его телеге ехали мимо подсолнухов, — что Ленин говорил про него, про Шефтла. А он смеялся над ней, не верил…
В соседней комнате послышались шаги. Шефтл быстро повернулся и вышел. Не хотелось, чтобы люди его увидели, скажут: вот, первый явился… По колена в снегу, он перешел улицу и стал среди кустов в своем палисаднике.
Вскоре он увидел Микиту Друяна и старого Рахмиэла. Медленно, не спеша, они шли к клубу, попыхивая на ходу трубками.
На другом конце улицы показался Димитриос Триандалис, высокий, слегка сутулый, с суковатой палкой в руке, за ним Калмен Зогот и Антон Слободян. Все трое шли гуськом вдоль заборов, прокладывая тропинку в высоком снегу. Гурьба мальчишек, обвязанных башлыками, с шумом обогнала их. Мальчишки нарочно валились в снег, зарывались в сугробы, хохоча выбирались оттуда и снова падали. На улице становилось все более людно. Выходили из каждого дома.
В отдалении Шефтл разглядел Додю Бурлака, Грицко, Шию Кукуя. В одиночестве плелся Риклис, обмотанный поверх тулупа жениным платком. Он махал руками и кричал что-то Хонце, который стоял посреди улицы вместе с Элькой и Хомой Траскуном.
Хома бросил какое-то словцо, и Элька громко, очень громко рассмеялась. Вслед за ней захохотали и остальные.
«Уж не надо мной ли?… — вспыхнул вдруг Шефтл, чувствуя, как у него застучало в висках. — Конечно, надо мной! Теперь только надо мной и смеяться…»
Он сделал несколько шагов и остановился.
«Может, не ходить?» — мелькнула мысль.
Не зная, что делать, он растерянно оглянулся и тут сквозь голые ветки заметил санную упряжку, мчавшуюся по Ковалевскому тракту к Бурьяновке. Через какую-нибудь минуту по улице катили легкие райкомовские санки, запряженные парой горячих белых лошадей. В санях на охапке свежего сена сидел, привалившись к спинке, Микола Степанович Иващенко, закутанный в белый тулуп. Секретарь райкома еще издали узнал Шефтла. Поравнявшись с ним, он сдержал лошадей и приподнял цигейковую шапку.
— Здорово, Кобылец! Куда путь держишь? На собрание? Ну, ну, давай подсаживайся, а то неудобно, может, нас дожидаются.
Одно коротенькое слово: «нас» — а как тепло, хорошо стало у Шефтла на сердце. Блеснув на Иващенко черными глазами, он пробормотал:
— Да тут два шага…
— Ничего, ничего, садись!
Шефтл быстро оглянулся на свой двор, на дом, махнул рукой и легко вскочил в сани.
Спустя несколько минут Шефтл Кобылец вслед за Миколой Степановичем Иващенко широким, решительным шагом входил в битком набитый клуб.
Широка запорожская степь, есть где разгуляться ветрам. В морозный зимний день взыграет вдруг вьюга, закрутит, взметет сухой снег с земли, помчит по полям, по буграм, по буеракам, накинется на ветряки, хутора и села.
В кольце белых полей жмутся к земле крестьянские хаты, цепенеют в сугробах вишенники и пруды, ждут, когда отпустят морозы и зазвенит весенняя капель.
Ждут не дождутся первых вешних дней пахари. Томится земля по плугу, по трепету первых ростков, по зеленой траве, по шуршанию пшеницы, по золотым шапкам подсолнухов.
Стосковалась степь по летним наезженным дорогам, по громыханью арб и телег, по скрипу осей и рокоту тракторов. В сырых палисадниках трепещут на весеннем ветру акации, ольхи и липы. И яблони ждут, когда их голые ветки опушит бело-розовым цветом.
Тоскует стадо по душистым лугам и табун по степному простору.
И вот уже сошли морозы. Поднялось солнце, тает в степи серый, ноздреватый снег. Потекло со стрех, по колеям, по канавам заструились шумные ручьи, желтой, мутной водой набухает ставок. Все шире чернеет степь и, согретая солнцем, влажно дышит навстречу проясневшему небу.
Чудно хороши первые весенние дни. Дружно брызнули косогоры молодой, ясной зеленью, кружит голову парной запах прогретой земли. Степь-колдунья, волшебница степь, как уйти от тебя!
… Занимается день. Солнце, маково-красное от натуги, уже вылезает из-за гуляйпольских могилок, уже метнуло первые лучи в бледную синеву неба.