— Высчитываешь все, Мирон? Чем туман-то напускать, шел бы лучше пособить, — и побежал дальше.
Кузя уже подогнал помост к самой плотине. Засучив штаны выше колен, Лычкин с толпой парней залезли в воду и принялись кольями и веревками укреплять помост у берега.
— Слышь, Ефим, скоро, что ли? — кричали с плотины. — Может, зря народ мутишь?
— Скоро, скоро! Ему только двадцать верст осталось, — весело отвечал Лычкин, забивая осиновый кол большим камнем.
Я слонялся взад и вперед по берегу, по плотине, толкался в народе, то и дело поглядывая на часы.
Конечно, черный мужик говорит ерунду. Если уж прилетит, то, конечно, прилетит бесплатно. Но прилетит ли — вот вопрос. Что-то не слыхал я, чтобы у скорой помощи аэропланы были. Помню, как-то раз звонил я из Царицына под Москвой в институт Скорой помощи. Они за город даже автомобиль не послали, сказали — вызовите такси. Может быть, напутал чего-нибудь Лычкин?
«Дурень я, дурень, — думал я, шагая по косогору. — Надо было самому поговорить. Объяснить все толком. А то про какой-то капкан им Лычкин начал плести. Зачем это нужно? И не рассказал ничего как следует».
Я опять посмотрел на часы. Уже прошло полтора часа. Неужели Лычкин напутал? Неужели не прилетит?
Я вспомнил Степана Андреича, его страшные, раздувшиеся ноги с перебитыми костями, и мне стало совсем не по себе. Может, и правда, надо — было сразу везти в Радогощ? А что в Радогогци? Какой-нибудь фельдшер. А везти двадцать верст по разбитой лесной дороге…
Нет. Это еще хуже…
И вдруг мне показалось, что к общему гаму и шуму на берегу прибавился еще какой-то низкий, густой, ровный гул. Я остановился и прислушался. Гул шел откуда-то с неба. Но будто с той стороны, из-за леса.
Неужели самолет?
Я побежал к озеру. И вдруг высоко над дальним лесом в белесоватом осеннем небе появилась едва приметная черная точка. С плотины ее, наверное, тоже заметили. Все как-то сразу затихли и повернулись в ту сторону, откуда шел этот гул.
— Летит! Летит! — вдруг закричал чей-то испуганный голос. Вся толпа шарахнулась и, растянувшись по плотине, длинной лентой понеслась вдоль берега,
— Стойте! Стойте! — орал Лычкин. Он размахивал руками и бестолково бегал взад и вперед по плотине.
А ровный, сердитый гул все рос и рос. Уже ясно можно было различить крылья.
Самолет пролетел высоко-высоко над озером, и сотне рук, платков, шапок поднялись и затрепетали над толпой.
— Сюда! Сюда! Давай сюда! Садись! К нам! К нам!
Но самолет улетал все дальше и дальше.
Тогда вся толпа с гамом, воем и хохотом, как лавина, ринулась к деревне. Кузя скакал впереди всех. Ветер задирал его распоясанную рубаху. Он махал руками и, задыхаясь от бега, орал тонким голосом:
— На выгоне будет садиться. На выгон полетел! Смотри, смотри, садится!
Следом за Кузей тяжелым галопом скакал бородатый, черный, как цыган, мужик. Он тяжело пыхтел и свирепо таращил глаза. А дальше мчались ребята, девки, парни.
И вдруг вдалеке, над черным частоколом еловых вершин, самолет развернулся и полетел назад.
Кузя остановился, точно наскочил на стену. Взмахнув руками, он повернулся и бросился обратно — прямо навстречу чернобородому.
— Назад летит! Поворачивай оглобли! — закричал Кузя.
И, словно по команде, вся толпа повернулась налево кругом и с тем же воем, криком и топотом кинулась снова к плотине.
Самолет шел назад, опускаясь все ниже и ниже. Он пронесся над самыми крышами изб, и мне даже показалось, что солома на них встала дыбом от этого жужжанья, рева и гула.
Позади самолета лентой летел сероватый жидкий дымок. Покачивая крыльями, как коромыслом весов, самолет круто завернул в конце озера и смело, грудью пошел прямо на воду.
— Са-дит-ся! — в один голос закричала толпа. Мальчишки от восторга попадали на землю и принялись кувыркаться через голову по траве, как одержимые. Толпа сгрудилась к самой воде, замерла, затаила дыхание.
А самолет, устало махая пропеллером, плюхнулся на воду. Покачиваясь и поднимая волну, он снова взревел и проворно, точно утка, поплыл прямо к плотине, прямо на людей.
— Плавает…
— Смотри, смотри, своим ходом кроет!
Лычкин взбежал на досчатый, причаленный к плотине помост и, размахивая над головой своей красноармейской фуражкой, кричал:
— Сюда! Сюда! Подходи сюда!
Шагах в двадцати от помоста летчик выключил мотор. Звон и грохот сразу оборвался, сразу стало как-то мирно и тихо. Плавно, легко плыл самолет к берегу.