К полудню выбрался в широполье. Открытые места опасны: одиночка насквозь беззащитен, как светлячок на ладони. Степан предпочёл галоп. Мертвец болтал головой…
Проскакав версты две, успокоился, перешёл на рысь, потом и на шаг. Вдали вычертились оголённые стволы берёзовой рощи. Над нею вполнеба распёрся мрачноватый тучняк. От свинцового живоглота пьяненько семенило солнце, не острое, полуслепое, застигнутое врасплох.
Опасность рухнула орлом. Откуда-то справа, едва не с-под земли, выросли конники. Шагов до них этак сто-сто двадцать. Семеро! Стегнув коня, Бердыш скривил путь от Волги к роще, наискось. С гиком казаки, в том, что это они, сомнений не возникало, пришпорили коней и пошли следом. Двое ястребиным рывком подкорнали шагов двадцать и взяли крюк, чтоб малость срезать должанку до рощи.
Коряжистое облако зажевало лучистую беглянку. Сумрак навалился на душу и глаза.
Застрекотали выстрелы. Бесясь со страху, лошадь мертвяка металась, одинова чуть не сшибив Степанова коня. Хлестнул её по морде. Чуток поворотясь, пошла под углом к беговой линии бердышевского скакуна. Перегнувшись с седла, Степан по рукоять вогнал нож в её зад. Отчаянно заржав, прибавила прыти и, окончательно сбиваясь с направки, облегчила догонялки передовикам. Степан малость заворачивал к Волге. Угол между ним и мёртвым всадником размашисто «тупел». Оказавшись ближе к раненому коню, «соседние» преследователи почуяли лёгкую добычу и открыли огонь. Их увлекла поимка… трупа.
Степан успел заметить, как что-то ляпнулось в спину мёртвого, разорвав куртку. Но росстань быстро росла. Не до ловли ворон: пятеро издалече метили на улепётывающего Степана. Одна из свинцовых мух впилась в чепрак, опалив шерсть коня. От боли-страха тот прибавил прыти, да — в катящуюся рощу. Вот и деревья. Бердыш, почти не сбавляя конского бега, мчал напрохват.
Ветви драли бока обоих. Прикрыл лицо рукой. Суком рвануло седельные пахвы, взлохматило попону. Роща свернулась сиротой. Проскакав саженей триста, Бердыш обернулся, выругался: попутать преследователей не удалось. Птицами выпорхнув из рощи, легко навёрстывали разрыв. В отличие от их кормленных и свежих коней, Степанов порядком выдохся и износился. А что их осталось всего пятеро — как две капли на пожар? Что топор против пяти сабель и стольких же самопалов?
Прогал сжимался пружиной. Лошадь Бердыша спотыкалась. Он часто оборачивался: чётко чернела борода переднего. Беглец обнимал руками лошадиную шею, пригибался к гриве, понукал то нежными посулами, то волховскими приговорами, то сочной матушкой. Силы четвероногого товарища иссякали. Плечистый ящик с бородою, уплетённый валиками мышц и сухожилий, поддразнивая и беся, маячил то справа, то слева. И с каждым оглядом всё ближе, ближе. Бердыш уже различал загорелую ряшку: резкие черты, сумасшедше огромные, упулённые в его затылок глаза, перерезанное надбровье…
Взведя самопал, черныш стрельнул. Прокатился гром, струя огневая обожгла темя, пулею снесло ухо коня. Напоследях это раздухарило измученную животину. Какое-то время шагораздел не сокращался.
Обернулся ещё раз — уже для достойной встречи убойного клинка — и в полном изумлении… сморгнул! Догоняльцы не только поотстали, но всё заметней убавляли скок. Долго не мог отлепиться от чаровской картины: вот казаки… тпру… застыли, приклады упёрты в колени. Будьте-забудьте! Не сцапали? Почему?
Разгадка явилась спереди. Точно по носу коня стремительно пухла навстречь цепь всадников.
«Сатана… В душу вас!»… Он воздел топор, натянул поводья. Вусмерть замочаленный конь нёс напростёж. Встречная верховая канитель сурово выжидала, лошади спокойно переминались. Степан сдвинул брови, чуть пригнулся, удобно перехватил рукоять. «Авось, перешибу кого! А опосля? Уж тогда их опасной грамотой не вразумишь», — лихорадочно соображало вещество под коробкой.
Но, помилуй бог, что это? Солнце улепетнуло из серо-мохнатого логова уцепистой тучки. Коряжистые, расплавленные клочки облаков расползались по голубизне, и в ядрёном вспыхе беглянки зазолотились головы. То ж защитные бармицы от мисюрки — плоского шлемика! Обилие петлиц, острый клин тяжёлого протазана… Всё выдаёт стрельцова десятского, а то и пятидесятника. Выдернув из подмышечной ластовицы охранную с тамгой, Бердыш увенчал ею конский лоб. Скок взмыленной лошади сумел сдержать, лишь поравнявшись со стрелецким начальником.