А, впрочем, сам-то? Или не служишь таковым?
…и разве возьмись всяк заместо дела потакать своим мудрствованиям и сомнениям уклоняясь на основании сего от прямой службы отечеству потому только что не те мол люди правят и благоденствуют и потому-де в этой жизни всё неправильно как коберы тут как тут и вот уж кормилом водят и если каждый вдруг займётся только этим уксусно разъедающим разбором расслабляясь переосмыслением и дотошным толкованием то не дай Бог…
Разве только этим: уйдя в пустые думы и давясь негодованием на несправедливости, — спасёшь Русь, когда ей во все времена, даже самые смутные, нужны дела сильных заступников, честных кормильцев, умелых строителей, мудрых правителей, ясных духовников и толковых послов?!
Дано ль знать кому, сколько таких вот витязей верных, бескорыстных и безвестных раскидано по Руси-матушке?
И суждено ль когда им соединить свои руки, умы и силы ей на пользу и возрождение?
Однако…
У Степана голова пошла кругом. Ко сну.
Ногайский князь Урус
Чуть свет Телесуфа ворвался в их тер — разделённую пологом половину терме — и свойски стукнул Бердыша по голенищу.
— Вставать. Рано! — визг противно давил на перепонки. Бердыш гневно стиснул зубы, но сдержался. Кобер чёртов! Хе-хе, вечерние разговоры дают о себе знать!
Притворясь спящим, зачмокал. Ногайский хазарин ухватил его за ногу, стал выворачивать. Будто б со сна Степан взбрыкнул так, что вонючий дворник завалился на гузно. Хлопов протёр глаза. Над дремлющим Бердышом Телесуфа помахивал саблей. Степанова была в изголовье. Выждав до предела, Бердыш ухитрился подставить клинок под нешуточный удар. Откатившись, отразил последующие нападки.
— Степан, не вздум рубать! — крикнул посол. — Карачун тогда нам.
Но Телесуфа наседал так яро, вид его был так омразителен, что ненависть вскипела и калила мозги. Неодолимо хотелось приколоть! Чуя, что терпению вышка, Степан изловчился и… обезоружил дворника. В ужасе и гневе тот явил голосовой дар Соловья-Разбойника. Первыми в кибитку ввалились стрельцы из соседнего отава. Из-за их спин вылезло полдюжины с глазами поуже. Телесуфа, пенясь, бешено вякал им.
«Кровь высечь успею», — мелькнуло в голове.
— Брось немедля саблю! Христом прошу! Того ждут! — сорвался на неспекшийся кашель Иван. Степана проняло. Опомнясь, быстро глянул на клинок и прямо в полувзмахе как бы сронил. Телесуфа брюзгливо и отрывисто голосил. Итогом: у всех русских изъяли оружие. Пригрозив что-то по-татарски, толстый нечестивец выбежал из терме.
После Хлопов перевёл:
— Он наказал: дабы обезопасить неприкасаемость правителя, русские лишаются оружия. Мало, без него нас и обратно пустят. И один тать с оглоблей, при охоте, всех нас порешить сумеет. О тебе наказ особый. Берегись, при сличье кончат.
Степан до хруста сжал кулаки, образно матюгнулся.
— Да-да, — согласился посол с мнением товарища об Урусе и Телесуфе, ногаях и горькой посланнической планиде в сем диком степном захолустье. Полог приподнялся, запуская угодливого Караши.
— Князя идёт, — умильно вытянув губы, сообщил пристав.
…Ни с дали, ни с близи биев — князев — шатёр не пленял ничем. Серый тупоугольный «шалаш» с источённым серпом на шпиле. Разве что размеры: поболее любой из кибиток.
Русских заставили пождать на пороге. Хлопов от волнения слегка побелел. Бердыш, напротив, зарябинел. От стыдобищи и злости.
И вот два стражника откинули полог. Бердыша, писца и стрельцов-сопроводителей во главе с Караши оставили на месте. Хлопов, передёрнув плечами, решительно шагнул в шатёр.
Степану хватило пары мгновений обозреть убранство княжьего покоя. Куча ковров, а, может, приземистый диван. Поверх — меж кадушек-подушек — нескладный мясистый старец. Расшитый халат с узорчатой вырубкой. На груди — дорогой запон, в самоцветах, финифти. По бокам поясные долгокривые кинжалы в серебряных, с вычурностями ножнах. Под гнутыми шарыками — сапожками — шкура бурого медведя. На бритой голове — расходящийся рогами меховой калган. Прочего разобрать не успел. Заколыхалось… Всё исчезло за спиной Хлопова, а там задёрнулось толстым пологом с двусторонней, пурпурного атласа, крыткой.
Сняв горлатную шапку, Иван отвесил ордынскому бию поклон большим обычаем. Правитель ёлочкой сложил ладони на груди, не склонив головы. Справа скучась: знатные мирзы Урмахмет, Ак, Бабухозя, Араслан, Акбердий, Сатый, Шида Ахмет, Кучум: не сибирский — мелкопороднее. Меж ними с расплёснутым во всё хайло благожелательством путался Телесуфа. Знать покрючилась перед послом. Охранники не шелохнулись, как и толмач.